Николай Цискаридзе: мне хочется, чтобы хореографию Григоровича исполняли качественно

Юрий Григорович родился 2 января 1927 года в Ленинграде. Там же он окончил хореографическое училище и был принят в балетную труппу Академического театра оперы и балета им. С.М

— Николай Максимович, сегодня вы воспитываете подрастающее поколение деятелей балета в лучшем учебном заведении мира. Есть то, что вы используете в своей работе из методов Григоровича?

— Исключительно строгость — такая же строгость и интересы исключительно классического балета, исключительно интересы профессии.

— Вы долгое время были единственным принцем в "Щелкунчике" Григоровича. Давайте вспомним этот знаменательный для всего мирового балета момент, как это происходило и стремились ли вы именно к его оценке?

— Не единственным, у нас было несколько человек, просто у него в труппе было понятно, кто в первом составе. С "Щелкунчиком", "Легендой о любви" все было бесспорно: это был я, и это даже никто не обсуждал.

— Но вы стремились к этой оценке?

— Я не могу вам так сказать. Я был ребенком и мечтал, а потом я им стал, и все. И так было до последнего дня, пока я не завершил театральную карьеру. Когда он назначал на роль, он не просто так подбирал людей, но все прекрасно понимали, что если был поставлен спектакль в определенный день — а меня стали сразу ставить танцевать в Новый год, старый Новый год и так далее, — значит, это признание. И никто это уже не оспаривал никогда.

— Для вас его внимание что-то значило? Завидовали ли вам остальные артисты?

— Конечно, значило. Все завидовали, всю жизнь, по сей день завидуют, но на это не обращали внимание. Другое дело, он понимал, что я человек начитанный, интересуюсь искусством. И куда бы мы ни приезжали, он со мной с удовольствием ходил по музеям, гулял по паркам, рассказывал очень многое. Я не думаю, что найдется много артистов, кто вам подробно может сделать экскурсию в Париже и показать Париж Григоровича: таких вы не найдете. Или, допустим, гулять по Петербургу. Он понимал, что, во-первых, мне это интересно, во-вторых, я понимаю и знаю те имена, которые он называет, потому что очень многие люди и артисты, которые его окружали, даже не слышали о тех именах, о которых он говорил, потому что книжки мало кто читает. Он был в этом плане циничный человек, но циничный в хорошем смысле.

Когда я это уже заметил, он, видимо, столько раз ошибся и понял, что по-другому не надо себя вести, поэтому подавал пример.

— Юрий Николаевич всегда говорил о каждой вашей роли с восхищением и любовью, но есть ли у вас самая любимая из его постановок?

— Больше всего я люблю "Легенду о любви", это один из моих самых любимых спектаклей. Он для меня очень дорог, потому что композитор Ариф Меликов, который написал музыку, и Юрий Николаевич считали меня одним из самых лучших исполнителей. И очень часто мне об этом говорили: "Все танцуют, а Фархад — это ты". И для меня это было очень приятно. И то, что таким было мнение и композитора, и балетмейстера, — колоссальный подарок.

— А какая из постановок далась сложнее всего?

— Я не любил Принца в "Лебедином озере". В редакции Григоровича это физически очень тяжелый балет, и я танцевал его меньше всех.

— Вы не только директор академии, но и хореограф спектаклей, в частности на выпускных воспитанников академии. А в этом году в выпускной класс своего курса вы включили "посвящение" Майе Плесецкой. Не было ли у вас мыслей подготовить целую постановку в честь Юрия Григоровича?

— Это было посвящение, потому что я своих учеников всегда ориентирую на прекрасное. Я им всегда даю смотреть записи, объясняю, потому что это тоже эстетическое воспитание. И Плесецкая — это один из тех примеров, на которых я всегда воспитываю учеников. И потому это было сделано на экзамене. А что касается постановки памяти Григоровича: понимаете, вот был 95-летний юбилей, мы посвящали весь выпускной Юрию Николаевичу, конечно. Другое дело, что его хореография говорит сама за себя, и мне просто очень хочется, чтобы ее качественно исполняли, чтобы ее репетировали те люди, которые это танцевали и понимают ее смысл.

— Николай Максимович, расскажите, а как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Юрием Николаевичем?

— Как ученик хореографического училища я знал о том, что есть глава Большого театра — один из выдающихся балетмейстеров мира, Юрий Николаевич Григорович. Когда мы заканчивали школу, он всегда возглавлял экзаменационную комиссию. И вот в 1992 году он пришел к нам на госэкзамен. Когда уже было обсуждение, мы с ним столкнулись в коридоре — просто поздоровались. Больше он ничего не сказал, но через несколько минут один из педагогов, проходящих мимо меня, похлопал меня по плечу и сказал: "Повезло тебе, что ты грузин". Я спрашиваю: "Что случилось?", а он отвечает: "Тебя взяли в Большой театр". Потом через какое-то время я узнал, что Григорович на обсуждении сидел тихо, слушал, затем попросил список тех, кого берут в Большой, посмотрел, спросил, какая у меня фамилия.

К моменту, когда я пришел в Большой театр, было много слухов — никто не знал, что со мной делать, потому что я не входил в этот список, но буквально через две недели меня вызвали и предложили много сольных партий. Потом прошло еще какое-то время, пока ко мне присматривались, и меня вызвал Юрий Николаевич. Поговорил со мной и сразу объяснил, как будет в дальнейшем строиться моя творческая жизнь. Наверное, такие волшебные разговоры мало у кого были, особенно в моем возрасте — мне было 18 лет. Уже в декабре я танцевал одну из главных ролей в балете "Золотой век". А в январе мы уехали в Лондон на два месяца, где я был объявлен одним из ведущих танцовщиков труппы и танцевал во всех премьерных спектаклях.

На тот момент у меня были сольные роли, но до премьерских партий было еще два с лишним года: все ждали, чтобы я окреп. Со мной постоянно репетировали: Юрий Николаевич, видимо, контролировал — он все время узнавал, как идут дела. И когда мне исполнился 21 год, он мне дал такое количество ролей, что я уже был, бесспорно, одним из главных танцовщиков. Все это было сделано под его руководством, под его чутким вниманием. И ко мне он относился с колоссальным теплом.

— Когда вы увидели Юрия Николаевича впервые, какое он на вас впечатление произвел? И изменилось ли впечатление после того, как вы уже пришли работать в театр?

— Он был очень жестким человеком, очень жестким. Другое дело, когда он вас пускал в свой круг — он доверял, он был очень теплый, очень ласковый. Но в работе все равно оставался жестким. 

— Вам это как-то помогло? 

— Мы вообще не знали другого отношения. Мы не знали, как бывает по-другому. Мы были воспитаны в большой строгости — как со стороны педагогов, так и со стороны Григоровича. Его все, можно так сказать, безумно уважали и очень боялись. Очень боялись. И это приносило большую пользу, потому что он добивался фантастических результатов. Искусство было настоящее.

— Какая самая яркая фраза, сказанная им во время репетиций или работы в театре, стала для вас ориентиром в будущем?

— Много чего было, я не могу вам так сказать. Когда я первый раз танцевал Меркуцио на прогоне балета "Ромео и Джульетта", я не удержался в одной поддержке — надо было стоять вверх ногами, и я был неопытный, меня немножко повело, и, все, естественно, ждали его реакции — как он сейчас меня казнит. Это была сцена смерти по сюжету, а он в шутку сказал: "Колечка, ну что же, у умирающих нет сил, ничего страшного". И все поняли: даже это мне простили, значит, все равно я буду танцевать. Многие не могли понять, почему Григорович ко мне так относится.

— А если бы у вас была возможность сейчас что-то сказать Юрию Николаевичу: что бы вы сказали?

— Я всегда ему говорил одно и то же: cпасибо вам за все, что вы для меня сделали. Спасибо, что вы меня выбрали. Спасибо за все эти роли, которые вы создали. Мне не повезло родиться в тот период, когда вы ставили эти спектакли, но мне повезло, что вы меня выбрали и столько лет я имел счастье это исполнять.