"Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина"
"В течение всей войны мне пришлось быть непосредственным участником многих крупных и важных наступательных операций, но предстоящая битва за Берлин была особой, ни с чем не сравнимой операцией", – писал в своих мемуарах Георгий Жуков. Давая такую оценку, маршал прежде всего имел в виду трудности, связанные с прорывом обороны противника, которая и в самом деле была невероятно мощной. Но особенность сражения состояла не только в этом. Это была не просто битва. Эта была еще и гонка.
Гонка, во-первых, между противниками: кто кого опередит в развертывании войск, в подтягивании тылов и резервов, в нанесении ударов и контрударов. Гонка между союзниками: кто займет больший кусок Германии. А что касается Красной Армии – еще и между собственными военачальниками
Исход войны на тот момент был уже совершенно ясен, и военно-политическая стратегия советского руководства, а проще говоря, Сталина, становилась все больше политико-военной. И одним из важнейших политических вопросов, занимавших в те дни голову Верховного главнокомандующего, был: кто из советских военачальников будет брать Берлин?
Смена лидера
Если рассуждать с военной точки зрения, то ответ был ясен: маршал Рокоссовский. Один из наиболее блестящих и талантливейших полководцев Великой Отечественной войны, а по некоторым, и далеко не малочисленным оценкам – самый блестящий и талантливый. На тот момент Константин Константинович командовал 1-м Белорусским фронтом, находившемся на острие предстоящего удара на Берлин.
Позади была грандиозная операция "Багратион", главную роль в которой сыграли войска его фронта. В ходе наступления, продолжавшегося с 22 июня по 29 августа 1944 года, была разгромлена группа армий "Центр", освобождены Белоруссия и восточная часть Польши. Продвижение составило до 600 километров на фронте протяженностью 1100 километров. Немецкие военные историки считают это величайшим поражением Германии за всю ее историю.
Собственно, именно результаты "Багратиона" и предопределили крах Третьего рейха: оправиться от такого поражения Германия уже не могла. Оставалось, как говорится, добить врага в его логове. И кто будет добивать, было очевидно: кому, как не Рокоссовскому, вышедшему на финишную прямую, довершать начатое? Но перед последним рывком войска 1-го Белорусского должны были как следует подготовиться, восстановить силы. А с этим неожиданно возникли проблемы.
"Противник на всем фронте перешел к обороне, – вспоминал Рокоссовский. – Зато нам не разрешал перейти к обороне на участке севернее Варшавы на Модлинском направлении находившийся в это время у нас представитель Ставки ВГК (Верховного главнокомандования. – "МК") маршал Жуков". Отношения между двумя маршалами, и до того непростые, тут обострились до предела.
Рокоссовский доказывал, что в силу условий местности атаковать "модлинский треугольник" – удерживаемый противником небольшой плацдарм на восточных берегах рек Висла и Нарев, упиравшийся "вершиной" в слияние этих рек, – бесполезно и бессмысленно. Что это лишние, ничем не оправданные потери, что плацдарм не имеет никакого стратегического значения: противник сам уйдет из "треугольника" после начала большого наступления.
Однако Жуков был категорически против прекращения операции. "От него я получал один ответ, что он не может уехать в Москву с сознанием того, что противник удерживает плацдарм на восточных берегах Вислы и Нарева, – писал Рокоссовский в своих мемуарах (эта их часть была опубликована уже после краха СССР). – Я... не мог понять упрямства Жукова. Что, собственно, он хотел этой своей нецелесообразной настойчивостью доказать?
Ведь не будь его здесь у нас, я бы давно от этого наступления отказался, чем сохранил бы много людей от гибели и ранений и сэкономил бы средства для предстоящих решающих боев. Вот тут-то я еще раз окончательно убедился в ненужности этой инстанции – представителей Ставки – в таком виде, как они использовались".
Несмотря на противодействие Жукова, Рокоссовский приказал прекратить наступление и доложил о своем решении Сталину. И Верховный главнокомандующий полностью поддержал его. "Сталин меня выслушал, – пишет Рокоссовский. – Он попросил немного подождать, а потом сказал, что с предложением согласен, и приказал наступление прекратить, войскам фронта перейти к обороне и приступить к подготовке новой наступательной операции".
Речь шла об операции, вошедшей в историю как Висло-Одерская, но согласно первоначальному ее плану закончиться она должна была в Берлине. Словом, казалось, положение Рокоссовского укрепилось. "После этого разговора словно гора свалилась с плеч, – описывает свои ощущения маршал. – Мы все воспряли духом и приступили к подготовке директивы войскам... Место фронта было понятно, и все мы горели желанием как можно лучше подготовить себя и войска к этой интереснейшей наступательной операции. Но не суждено было мне в ней руководить войсками 1-го Белорусского фронта..."
Через несколько дней состоялся новый разговор со Сталиным. "Только мы собрались в столовой поужинать, дежурный офицер доложил, что Ставка вызывает меня к ВЧ, – рассказывает Рокоссовский. – У аппарата был Верховный главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим войсками 2-го Белорусского фронта. Это было столь неожиданно, что я сгоряча тут же спросил:
– За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?
Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов – 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решающей операции будет зависеть от тесного взаимодействия этих фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание".
Сталин лукавил: участок, на который был переведен Рокоссовский, и на тот момент, и достаточно продолжительное время после этого, вплоть до Берлинской операции, был, безусловно, второстепенным. Выполнял вспомогательные задачи. В ходе время Висло-Одерской операции частью сил помогал 1-му Белорусскому фронту, оказывая одновременно поддержку 3-му Белорусскому, наступавшему на Кенигсберг.
Командующим же 1-го Белорусским фронтом, то есть главным "именинником" финальной фазы войны, назначался Жуков. Тот самый Жуков, спор которого со смещаемым комфронта Сталин только что разрешил в пользу Рокоссовского, признав тем самым неправоту и стратегическую недальновидность представителя Ставки. Военной логики в такой рокировке не было от слова "совсем". Поэтому придется, ничего не поделаешь, искать иную логику.
Русский вопрос
По словам Ариадны Рокоссовской, журналистки, правнучки военачальника, существует черновая, никогда не публиковавшая версия мемуаров, в которой тот разговор со Сталиным описан более откровенно и подробно. Начался он якобы с того, что верховный напомнил Рокоссовскому о его критике института представителей Ставки вообще и роли Жукова в качестве представителя в частности. Рокоссовский подтвердил свою позицию.
"Мы к вам прислушались", – продолжил Сталин. И объявил, что представителей Ставки на 1-м Белорусском больше не будет. Но бывший представитель Ставки, Георгий Жуков, займет его место. После чего и последовала описанная выше эмоциональная реакция Рокоссовского. Рокировку же Сталин объяснил маршалу так: "Он (Жуков. – "МК") сам меня об этом попросил. "Возможно, он хотел столкнуть их лбами", – предполагает Ариадна Рокоссовская.
Жуков категорические отрицал какую-либо инициативу в этом вопросе со своей стороны: "Мне кажется, что после этого разговора между Константином Константиновичем и мною не стало тех теплых товарищеских отношений, которые были между нами долгие годы. Видимо, он считал, что я в какой-то степени сам напросился встать во главе войск 1-го Белорусского фронта. Если так, то это его глубокое заблуждение".
Вполне возможно, дым был все-таки не без огня: в отсутствии честолюбия Георгий Константиновича заподозрить никак нельзя. Но определяющими в любом случае были не желания Жукова, а планы Сталина. И в эти планы, судя по всему, Рокоссовский в качестве покорителя Берлина и маршала Победы №1 совершенно не вписывался.
Не потому, что тот не устраивал Верховного главнокомандующего как военачальник. И не потому, что Сталин испытывал к нему личную неприязнь. Все было равно наоборот.
О том, как Сталин относился к Рокоссовскому, свидетельствует рассказ маршала Голованова: "Когда мы прибыли из Сталинграда, нас принял Сталин, это после завершения операции "Кольцо". Всех поздравил, пожал руку каждому из командующих, а Рокоссовского обнял и сказал: "Спасибо, Константин Константинович!" Я не слышал, чтобы Верховный называл кого-либо по имени и отчеству, кроме Бориса Михайловича Шапошникова, однако после Сталинградской битвы Рокоссовский был вторым человеком, которого Сталин стал называть по имени и отчеству".
Но при всех достоинствах был у Рокоссовского – в глазах Сталина – один существенный и неисправимый "недостаток": он был поляком. Родился в Варшаве, принадлежал к старинному шляхетскому роду. Правда, в своих анкетах он указывал, что появился на свет в Великих Луках и что родственников за границей у него нет. Но польское происхождение маршала тайной ни для кого не было. И уж менее всего было секретом для Сталина.
"Во время предстоящего штурма Берлина армиями-победительницами 1-го Белорусского фронта должен был руководить русский, – пишет биограф Рокоссовского, историк Кирилл Константинов. – Поляк Рокоссовский, по мысли Сталина, никак не подходил на должность главного героя – маршала Победы. Тогда как Жуков, по его мнению, был для этого идеальной кандидатурой".
Это, конечно, лишь версия. Но, во-первых, других внятных версий нет, а во-вторых, эта вполне логична. Вопреки бравурным речам, декларациям и песням "пятый пункт" имел чрезвычайно большое значение в сталинскую эпоху. Что подтверждает и судьба самого Рокоссовского. В 1937 году он был арестован, провел в застенках два с половиной года, чудом остался жив. А по сути, единственным поводом для ареста была национальность: его обвинили в том, что он польский шпион, добавив потом "до кучи" еще и связь с японской разведкой.
Подробностями того, что происходило с ним во время нахождения в жерновах сталинской юстиции, Рокоссовский не делился даже со своими родными и близким. Но известно, что он ни в чем не признался, никого не оговорил – и на свободу вышел без выбитых передних зубов, с раздробленными пальцами ног и сломанными ребрами.
А еще известно, что после освобождения и восстановления в армии Константин Константинович никогда не расставался с личным оружием. "Когда мама спустя много лет после войны спросила его, почему он всегда носит с собой пистолет, сказал: "Если за мной снова придут, живым не дамся", – рассказывал внук маршала, Константин Вильевич Рокоссовский.
Похоже, эти вехи жизненного пути Рокоссовского тоже сыграли не последнюю роль при выборе триумфатора Берлинской битвы. На роль главного маршала Победы требовался человек с менее сложной и трагичной биографией. И желательно – без тюремных страниц.
Но, к чести "вождя народов", он понимал, какую обиду нанес своему "Багратиону", как он называл Рокоссовского. И отчасти ее компенсировал. Парад Победы, проведенный на Красной площади 24 июня 1945 года, принимал, как известно, Георгий Жуков. Он же выступал с торжественной речью. Но командовал Парадом Победы маршал Рокоссовский.
Конкурентная война
Однако вопрос, кто, войска какого военачальника первыми войдут в Берлин, со сменой командующего 1-м Белорусским окончательно решен еще не был. У Жукова появился "конкурент" в лице маршала Конева, командовавшего 1-м Украинским фронтом. И конкуренция, надо признать, была не вполне честной: Георгий Константинович вовсю пользовался имевшимся у него административным ресурсом. А если называть вещи своими именами – положением сталинского фаворита.
Об этом свидетельствуют, например, мемуары генерала Сергея Штеменко, занимавшего в то время пост начальника Оперативного управления Генерального штаба. "Генштаб беспокоила лишь одна деталь: каким образом наступление на Берлин двух фронтов согласовать с указанием Сталина о том, чтобы столицу фашистской Германии брали войска под командованием Г.К. Жукова? – вспоминал Штеменко. – Разграничительную линию между фронтами установила на основании рекомендаций маршала Жукова... Такая разграничительная линия фактически оттирала 1-й Украинский фронт к югу от Берлина, не оставляя ему никакого окна для удара по германской столице".
Речь идет о событиях конца января – начала февраля 1945 года, когда было принято решение не останавливать начатую на Висле операцию на Одере, а двигаться дальше. Через несколько дней, однако, решение было отменено, и на направлении главного удара наступила двухмесячная оперативная пауза. Но проблема – "граница" между фронтами, не позволявшая Коневу наступать на столицу Третьего рейха и, соответственно, отнимать славу у Жукова, – осталась.
"Работа Генштаба по планированию завершающих ударов крайне осложнилась категоричным решением Сталина об особой роли 1-го Белорусского фронта, – сетовал Штеменко. – Овладеть столь крупным городом, как Берлин, заблаговременно подготовленным к обороне, одному фронту, даже такому мощному, как 1-й Белорусский, было не под силу. Обстановка настоятельно требовала нацелить на Берлин по крайней мере еще и 1-й Украинский фронт".
Решить проблему удалось лишь перед самым началом Берлинской операции. И то частично. "Сталин пошел на компромисс: он не отказался полностью от своей идеи, но и не отверг начисто соображений И.С. Конева, поддержанных Генштабом, – пишет Штеменко. – На карте, отражавшей замысел операции, Верховный молча зачеркнул ту часть разгранлинии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, довел ее до населенного пункта Люббен (в 60 километрах к юго-востоку от столицы) и оборвал. "Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин", – заявил он нам потом".
И маршал Конев совершенно правильно понял замысел Верховного главнокомандующего. "Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? – рассуждал Иван Степанович в своих мемуарах. – Допускаю такую возможность".
Наступление началось 16 апреля 1945 года. И вскоре план операции вновь пришлось скорректировать. Дело в том, что у Конева все пошло как по маслу: успешно форсировав реку Нейсе, левый, западный приток Одера, танковые армии 1-го Украинского фронта вышли на оперативный простор и рванули вперед. А наступление 1-го Белорусского застопорилось. Жуков уперся в Зееловские высоты, которые не мог взять несколько суток (по плану предполагалось прорвать линию обороны сходу, в первый же день операции).
"Я считал, что вы уже на подходе к Берлину, а вы все еще на Зееловских высотах, – выговаривал Сталин командующему 1-м Белорусским вечером 16 апреля 1945 года. – У Конева дела начались успешнее". И впоследствии Жуков признал сделанные ошибки. "Нами была допущена оплошность, которая затянула сражение при прорыве тактической зоны на один-два дня, – писал Георгий Константинович в своих "Воспоминаниях и размышлениях". – Мы несколько недооценили сложность характера местности в районе Зееловских высот, где противник имел возможность организовать труднопреодолимую оборону... Вину за недоработку вопроса прежде всего я должен взять на себя".
Жуков пообещал Сталину, что оборона противника на Зееловских высотах будет сломлена на следующий день, 17 апреля. Но и на следующий день прорыва не случилось. Окончательно этот барьер на пути к Берлину были взят лишь 19 апреля. А вечером 17-го, когда стало ясно, что план операции находится под угрозой срыва, Сталин позвонил Коневу и высказал крайне изумившее маршала предложение.
Вот как этот разговор описан в мемуарах Конева: "Когда я уже заканчивал доклад, Сталин вдруг прервал меня и сказал:
– А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает оборону.
Сказав это, Сталин замолчал. Я тоже молчал и ждал, что будет дальше. Вдруг Сталин спросил:
– Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин?".
Идея сильно смахивала на известную русскую сказку про вершки и корешки. Жуков должен был, что называется, "прийти на готовенькое". Впрочем, главными все-таки были интересы дела: если ввод в "окно", пробитое войсками Конева, войск Жукова приближал Победу, то такое решение, безусловно, было оправдано.
Однако Конев предложил другое решение: "Товарищ Сталин, это займет много времени и внесет большое замешательство... События у нас развиваются благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые армии на Берлин".
Сталин согласился, и в ночь на 18 апреля 1945 года 3-я и 4-я гвардейские танковые армии 1-го Украинского фронта, наступавшие до того в западном направлении, получили приказ повернуть на север и продвигаться к южной окраине Берлина. Через три дня, в ночь на 21 апреля, танковая группировка фронта достигла внешнего берлинского оборонительного обвода.
Финальная схватка
Одновременно с востока к Берлину подошли армии 1-го Белорусского фронта, разделавшиеся наконец с противостоящей ему группировкой немцев. Чему, надо заметить, немало поспособствовали танковые армии Конева, вышедшие в тылы защищавшим Берлин войскам и перевернувшие немецкую оборону вверх дном.
Но гонка между маршалами и их фронтами на этом отнюдь не завершилась. Разгорелась, напротив, с новой силой. "2-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы, – гласил приказ, отданные Жуковым вечером 20 апреля. – Не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе".
Не отставал во всех смыслах и Конев. Вот его приказ, отданный танковым армиям фронта практически в то же время: "Войска маршала Жукова в 10 км от восточной окраины Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми. Исполнение донести".
Но Коневу повезло меньше. Как ни торопился маршал, его войска вошли в Берлин на сутки позже жуковских. На то были объективные причины: немецкий контрудар на левом, южном флаге фронта; необходимость ликвидации окруженных группировок противника, угрожавших тылам фронта; яростные контратаки, предпринятые войсками берлинского гарнизона.
А потом возникли и другие, субъективные препятствия. После того как войска обоих фронтов вошли в Берлин и начались уличные бои, между ними вновь была проведена разграничительная линия: центр Берлина вошел в полосу действий 1-го Белорусского фронта. И на некоторых участках Коневу пришлось отводить свои "слишком далеко" продвинувшиеся войска. Приказ был выполнен, но далось это, признавался Иван Степанович, нелегко.
"Телефонный разговор, который я имел по этому поводу с Павлом Семеновичем (Рыбалко, командующий 3-я гвардейской танковой армией. – "МК"), был довольно неприятным, – вспоминал Конев. – Он заявил, что ему непонятно, почему корпуса, уже нацеленные на центр города, по моему приказу отворачиваются западнее... И я не склонен его осуждать за эти хорошо понятные мне личные переживания".
Что же касается собственных переживаний, то Иван Степанович в своих официальных мемуарах, напечатанных впервые в 1966 году, чрезвычайно сдержан: "Установить в этот период точную разграничительную линию между двумя фронтами было необходимо... Я принял поправки, сделанные в разграничительной линии между фронтами, как должное и считал их продиктованными высшими интересами дела".
Есть, однако, и другие воспоминания Конева, не публиковавшиеся во времена СССР, в которых Иван Степанович давал полную волю переживаниям: "Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина... Когда войска 1-го Украинского фронта, 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия, вели бои в Берлине, это вызвало ярость и негодование Жукова...
Когда войска 3-й танковой армии и корпус Батицкого 27-й армии подошли на расстояние трехсот метров к Рейхстагу, Жуков кричал на Рыбалко: «Зачем вы тут появились?». Вспоминая это время, должен сказать, наши отношения с Георгием Константиновичем Жуковым в то время из-за Берлина были крайне обострены. Обострены до предела, и Сталину не раз приходилось нас мирить..."
Но окончательно помирились маршалы лишь через много лет после того, как отгремели последние залпы Великой Отечественной: встретились на праздновании 70-летнего юбилея Конева и обнялись. Впервые за долгие годы. А может, и вообще впервые. Победа разделила Конева и Жукова, но она же вновь свела их вместе: и в народной памяти, и в истории их имена всегда будут рядом – как имена полководцев, взявших Берлин, раздавивших фашистскую гадину в ее логове.
Да, у честолюбия маршалов, у "соревнования", устроенного ими на финише войны, была, увы, немаленькая цена. Да, высокие темпы наступления, как справедливо отмечают многие историки, достигалась во многом за счет больших потерь. Но, во-первых, кто знает, каким был бы счет потерь, если бы война продлилась дольше хотя бы на несколько дней. Не факт, далеко не факт, что меньшим.
А главное, какими бы ни были перипетии "соревнования фронтов", сколь бы сложными и острыми ни были отношения между их командующими, победителем из "берлинской гонки" в конечном итоге вышла страна, которую маршалы представляли и защищали. И это уже факт несомненный.
Комментарии