80 зим назад, 20 ноября 1945 года, в нюрнбергском зале правосудия №600 началось нечто большее, чем суд. Воздух, пахнущий свежей краской и старым страхом, был наполнен призраками — не только тех, кто сидел на скамье подсудимых, но и миллионов отсутствующих. Процесс, ставший возможным благодаря хрупкому и временному союзу четырех миров, с первого дня столкнулся со сложностью найти язык для описания того, что до того языку права было неподвластно.
Архитектором этого нового языка во многом оказался человек неожиданный — советский юрист Арон Трайнин. В его кабинете, заваленном книгами по уголовному праву, рождалась концепция "преступления против мира". Это была идея революционная: сделать планирование войны уголовным преступлением. Ирония, которую страшно было озвучить вслух, заключалась в том, что человек, прошедший школу сталинской юриспруденции, создавал инструмент, который теоретически мог быть обращен против любой державы.
Особая драма
Трайнин не был единственным парадоксом Нюрнберга. Советский судья Иона Никитченко, всего несколькими годами ранее председательствовавший на печально известных Московских процессах (процессы над бывшими высшими функционерами ВКП(б) — прим.ТАСС), теперь должен был играть новую, непривычную роль — вершить правосудие без заранее написанного сценария
Особую драму представляла собой работа переводчиков — тех незаметных участников процесса, чьи голоса в наушниках создавали общую реальность для людей из разных миров. Они были не просто техническими исполнителями, а настоящими архитекторами взаимопонимания, от точности которых зависела сама возможность диалога между правовыми системами.
А в зале суда разворачивалась другая драма. Адвокаты нацистских преступников, такие как хитроумный Отто Штамер, защитник Геринга, быстро поняли, где находятся слабые места обвинения. Они не столько оправдывали своих подзащитных, сколько пытались поставить на одну доску преступления нацизма и действия союзников. Катынский расстрел, пакт Молотова — Риббентропа — эти запретные для СССР темы становились оружием в умелых руках защиты. Американский обвинитель Роберт Джексон с ужасом наблюдал, как процесс рисковал превратиться во взаимные обвинения, где не оставалось места для моральной ясности.
При этом существовали моменты невероятной человеческой близости между бывшими союзниками. Во время перерывов советские и американские юристы иногда вместе курили в коридорах, делясь папиросами и рассказывая о довоенной жизни, о которой уже почти не осталось воспоминаний. В эти мгновения они были просто коллегами, а не представителями враждебных идеологий. Но стоило возобновиться заседанию — и вновь включалась политика, вновь звучали заученные фразы.
Когда спустя долгие десять месяцев процесс завершился, числа говорили сами за себя: 12 смертных казней, 7 тюремных сроков, 3 оправдания. Но за этими сухими данными скрывалась более сложная история. Суд смог признать преступными организации СС, СД, гестапо и руководящий состав нацистской партии, но нацистский кабинет министров, Генштаб и Верховное командование вермахта избежали такой участи — к глубокому разочарованию Ионы Никитченко, оставившего по этому поводу особое мнение в протоколе.
Война вне закона
Как точно заметил в своем недавнем интервью директор Института государства и права РАН Александр Савенков, автор монографии "Нюрнберг: Приговор во имя Мира": "Сегодня никто не сможет сказать, что он не знал, что война преступна. Нюрнбергский приговор запретил войну навсегда. И для всех. Война вне закона, и сегодня это известно всем. В этом его сила". Эти слова звучат особенно пронзительно, когда мы сталкиваемся с попытками пересмотра этого наследия.
Возник странный парадокс: в российском Уголовном кодексе есть статья 354.1 о реабилитации нацизма, запрещающая отрицание фактов, установленных Нюрнбергским трибуналом, но при этом полные материалы этого самого трибунала на русском языке до сих пор недоступны. В СССР была опубликована лишь малая часть документов, а комментарии к ним успели морально устареть. Для сравнения: в 2020 году Библиотека юридического факультета Гарвардского университета опубликовала почти миллион страниц материалов Нюрнберга. Эта информационная асимметрия создает тревожный вакуум в исторической памяти. Мы цитируем приговор Нюрнберга, но забыли о тех мучительных дебатах, которые стояли за каждым словом. Мы спорим о Нюрнберге, но до сих пор не изучили его полностью.
Восемь десятилетий спустя Нюрнбергский процесс кажется одновременно и ближе, и дальше. Ближе — потому что его правовые нормы стали частью международного права. Дальше — потому что его дух, дух сложного компромисса между разными правовыми системами, почти утрачен. Судьи четырех держав смогли договориться о процедуре, но не смогли договориться об исторической правде.
Когда последние участники процесса покинули зал №600, за ними закрылась дверь — но не история. Она продолжается в каждом новом международном трибунале, в каждой попытке примирить право и политику. Нюрнберг научил нас, что правосудие возможно даже в самых темных временах. И предупредил, что оно никогда не бывает абсолютным.
Возможно, мы требуем от Нюрнберга слишком многого — чтобы он был и символом, и уроком, и предостережением. Но он был лишь первой попыткой людей, привыкших к языку силы, заговорить на языке права. И Нюрнберг научил нас, что правосудие — это не точка назначения, а бесконечный процесс. Как те переводчики в своих стеклянных кабинах, мы все еще ищем точные слова для осуждения зла. И успех этого предприятия, как и тогда, в 1945-м, никогда не гарантирован. Он зависит от мужества отдельных людей, их готовности услышать друг друга — даже когда кажется, что это невозможно. Даже когда в воздухе слышен лишь шепот призраков.
Мнение редакции может не совпадать с мнением автора. Использование материала допускается при условии соблюдения цитирования сайта tass.ru
Комментарии