Президент РАН: наука зиждется на личных связях

— Два года назад, в 2023-м, вы предсказывали взрывной рост машинного обучения в течение десятилетия. Почувствовали ли мы уже первый толчок?

— Термина "искусственный интеллект" я избегаю: по сути, речь идет о машинном обучении, а нейронные сети — только одна из его технологий. Но влияние уже видно каждому: голосовые помощники, генеративные модели вроде GPT-4 и Midjourney. С 2023-го вычислительные фермы приросли на порядок, а главное — стало меняться отношение общества: даже люди, далекие от программирования, ожидают, что статья или рисунок могут быть созданы "по кнопке". Сопровождается это не только ростом GPU-кластеров. Прорыв обеспечивают еще ряд факторов: новые математические методы (например, так называемый тензорный поезд уменьшает ранги матриц и тем самым экономит память), развитие микроэлектроники, новые архитектуры, новые виды памяти… Мой прогноз прежний: к концу десятилетия суммарная вычислительная производительность, доступная среднему разработчику, возрастет примерно на четыре порядка,; и это изменит само представление о том, что такое компьютер.

— Как выглядит российская позиция на этом фоне? Мы еще в группе лидеров?

— Если судить по глубине внедрения в жизнь, мы движемся параллельным курсом

— Сохраняет ли отечественная математическая школа прежний мировой вес?

— Да. Мы это видим и по публикациям в топ-журналах, и по фактическим результатам: наши студенты регулярно берут медали на международных олимпиадах, а во "взрослой" науке появляются методы, которыми пользуются глобальные компании. Беспокоит другое: число школьников, выбирающих профильные ЕГЭ по физике и математике, заметно упало. Мы обратили на эту проблему внимание президента России Владимира Владимировича Путина; приняты решения о пересмотре программ и поддержке учителей. Если не насытить вузы абитуриентами-технарями, инновационный рывок будет нечем подкрепить.

— Опасаетесь ли, что ИИ обесценит труд исследователя?

— Опасаться стоит не всесилия машины, а, скорее, лености человека. Еще Эйнштейн предупреждал: как только часть памяти переложим на устройства, мышцам мозга станет лень. Уже редко встретишь человека, уверенно перемножающего двузначные числа в уме. Но сам по себе алгоритм — это микроскоп: он не отменяет биолога, а усиливает его зрение. В нашем институте без машинного обучения почти невозможно сверстать топологию 7-нанометрового транзистора: длина волны эксимерного лазера в 20 раз длиннее, все держится на программной коррекции. Алгоритм дает существенное ускорение, но идею, как проектировать схему, все еще генерирует человек.

— Стратегический вопрос — литография. Что с "домашним" сканером?

— Литография, конечно, важна, но она составляет примерно 2% успеха [в производстве микросхем]. Помимо оборудования, должна быть инфраструктура — и чистые энергоносители, и особо чистые материалы. В микроэлектронике очень много технологических процессов, от которых зависит конечный результат.

Тем не менее в прошлом году мы вместе с белорусским предприятием "Планар" создали литографическую машину с длиной волны 350 нм. Сейчас тестируется степпер с эксимерным лазером с длиной волны 248 нм — проект, на котором через два-три года мы сумеем реализовать часть технологического маршрута по технологии 90 нм и затем 65 нм. Важно, что параллельно развернута программа "электронного машиностроения": создаются свои эксимерные лазеры, установки атомарно-слоевого осаждения, ионные имплантеры, установки травления и осаждения. Кроме того, особняком стоят работы по разработке собственных особо чистых материалов — в том числе фоторезистов. При этом требования к чистоте материалов очень высоки — 10⁻¹² по чистоте примесей. Когда весь цикл изготовления оборудования, материалов находится в наших руках, санкции перестают быть ударом по сердцу отрасли.

— Если завтра зарубежные поставщики все-таки вернутся, не ослабит ли это волю к импортонезависимости?

— Нет. На уровне руководства оформлено понимание: критическая инфраструктура должна быть своя. Мы и раньше могли "просто купить чистую комнату", теперь же идем по длинному, но суверенному пути — и сворачивать с него нет резона.

— Китай уже пиарит 10G. Мы только внедряем 5G. Разрыв драматичен?

— 10G — в их терминологии скорее частота 10 ГГц, чем 10-е поколение. В РФ школа СВЧ-техники всегда была сильна, просто работала на оборонные задачи. Если государство сформулирует гражданский заказ и обеспечит финансирование, наверстать можно очень быстро.

— Пилотируемая космонавтика: нужна ли она, если роботы дешевле и не требуют воздуха?

— Роботы эффективны на разведочной стадии, и первые десятилетия освоения Луны и Марса за ними. Но человечество никогда не ограничится телескопом: наличие человека — иная парадигма исследований и экономики. Программы Artemis и китайский проект ILRS предполагают лунные базы с постоянно живущими экипажами. Наша Российская орбитальная станция запланирована работать на высокоширотной орбите, где радиационный фон в разы жестче, чем на Международной космической станции. Это испытательный полигон: как поведут себя материалы, электроника, биологические ткани? Ответы понадобятся при полете на Марс, где тяжелые заряженные частицы не экранирует магнитное поле. Поэтому у пилотируемой космонавтики есть и научное и будущее.

— Как продвигается научная программа РОС?

— Мы закладываем модульную энергетику: площади солнечных панелей хватит, чтобы питать мощные установки спектрометрии и биолаборатории. Параллельно выбираются суперсовременные приборы для РОС: от экспериментальных двигателей малой тяги до 3D-принтеров, которые смогут печатать детали прямо на орбите.

— Арктика: экология и добыча ресурсов. Готовы ли мы использовать в Арктике технологии, не вредящие природе?

— Разработка ресурсов начнется лишь после создания инфраструктуры. Сейчас строятся ледоколы "Лидер", способные ломать трехметровый лед со скоростью до 10 км/ч, что сделает Севморпуть круглогодичным. Новые порты, газотурбинные электростанции с улавливанием CO₂, многофункциональные платформы на подводных опорах — все это проектируется так, чтобы минимизировать человеческий след в хрупкой арктической экосистеме. Кроме того, Международное морское право стимулирует научные экспедиции: кто изучает район, тот имеет преимущество на разработку. Нужно больше российских судов-лабораторий.

— Научный флот России обновляется?

— Знаменитые "Миры" отслужили свое, но на согласовании есть проект более глубоких аппаратов: рабочая глубина 6 км, манипуляторы с кевларовыми приводами, беспроводная передача данных через акустический модем. При одобрении финансирования прототип можно спустить на воду за три-четыре года.

— Каждое общее собрание РАН начинается с мартиролога — многие уходят. Есть ли достойная смена?

— Конкурс огромен: на 170 мест членов-корреспондентов претендует полторы тысячи ученых. Среди них лауреаты международных премий, авторы статей в авторитетных журналах, например Nature и Science, обладатели патентов, ставших основой стартапов. Академия обновляется, и это дает надежду, что интеллектуальная преемственность не прервется.

— Как идет международное научное сотрудничество сегодня?

— Наука во многом зиждется на личных связях. С дружественными странами — Монголией, Вьетнамом, Ираном, партнерами из СНГ — проекты идут в привычном темпе. С США, парадоксально, координация иногда проще, чем с Евросоюзом: меньше бюрократии, больше прагматизма. Если не считать ряда громких высказываний в 2022 году, то ни один иностранный член РАН не вышел из академии. На "Менделеевский съезд" в "Сириус" приезжали нобелевские лауреаты — это тоже важный показатель. Там, где доступ к инфраструктуре затруднен (например, ЦЕРН), мы проектируем собственные ускорительные комплексы, одновременно создавая рабочие места и суверенную экспертизу.

— Утечка мозгов из России остановилась?

— Считаю, что этот процесс сбалансировался. Да, кто-то уезжает в группы с уникальным оборудованием, но видим все больше примеров обратной миграции: домашних лабораторий с мировым уровнем стало больше, а программы мегагрантов позволяют привозить в Россию не только кадры, но и целые коллективы. Государство закрепило цель: довести расходы на НИОКР до 2% ВВП, и это уже отражается на бюджетах институтов.

— Личный вопрос — о чем мечтает президент Российской академии наук?

— Профессиональная мечта — увидеть в России фабрику класса 14–10 нм, где каждая пластина проходит полный отечественный цикл: от монокристалла до упакованного чипа. Личная — чтобы слово "академия" снова звучало как гарант научной достоверности, а экспертиза РАН безусловно воспринималась как опора при принятии решений. Тогда усилия ученых реально будут превращаться в технологии, а технологии — в лучшее качество жизни страны.