В конце февраля Россию посетил Орхан Памук, лауреат Нобелевской премии и самый известный в мире турецкий писатель. В Москве ему вручили премию "Ясная Поляна", а он представил зрителям фильм "Невинность воспоминаний", снятый по его роману "Музей невинности".
В интервью ТАСС Орхан Памук рассказал о том, как в нем борются писатель и художник, о разнице между русской и турецкой литературой и о своем отношении к присуждению Нобелевской премии Бобу Дилану и Светлане Алексиевич.
— Я знаю, что вы в поездках очень много фотографируете. Сколько снимков сделали в этот раз?
— О да, я много снимаю. Зачем я это делаю? В первую очередь чтобы запомнить все, что я видел. Вот снимки Музея Булгакова, вот виды Москвы из окна машины.
Я визуал. Я все воспринимаю через изображение, люблю разглядывать красивые пейзажи, фотографии, картины, предметы, сам снимать.
Удивительно, но раньше фотография стоила денег, теперь она абсолютно бесплатна. Я никогда не делал выставок своих снимков, но храню их в компьютере в Стамбуле.
— Вы все воспринимаете через изображение, но вы же писатель.
— Я не вижу противоречий. Я написал "Музей невинности", а потом открыл в Стамбуле настоящий Музей невинности
Если вы были в моем музее, то вы ведь там не иллюстрации к роману встретили. А бытовые предметы сорокалетней давности и атмосферу жизни Стамбула тех лет.
В возрасте от 7 до 22 лет я хотел быть не писателем, а художником. После некоторых колебаний я выбрал литературу и попытался убить художника в себе. И я долгое время думал, что у меня это получилось. Но теперь художник во мне восстал и требует изображений. Я фотографирую, немного рисую. Не столько, сколько хотел бы, но в эти моменты я по-настоящему счастлив.
— Мне кажется, для вас важен цвет. Даже названия ваших книг об этом говорят: "Черная книга", "Белая крепость", "Меня зовут Красный".
— Да, цвета важны для меня. Вообще в исламской культуре очень много символизма, связанного с цветом, но я его не использую. Для меня цвет — это возможность передать то, что сложно описать. Например, тактильные ощущения, чувства, запахи, прикосновения, ветер, холод. Все это можно описать при помощи разных цветов. И поскольку мне важны ощущения моих героев, то я так часто использую цвета.
— Ваша фамилия тоже в некоторой степени связана с оттенком.
— Да, Памук — это хлопок. Это метафора белизны и чистоты. В родной деревне моего деда звали Хлопком, но не потому, что он торговал хлопком, а потому, что у него была белая кожа. Что же касается цветов, то я не один такой. Я в компании Толстого, Пруста, Набокова.
— Известно, что вы очень любите русскую литературу. В чем, как вам кажется, принципиальная разница между русской и турецкой литературой?
— Да, это правда. Во времена Достоевского, Толстого, Тургенева и Чехова русская литература была самой влиятельной литературой мира. Турецкие писатели испытывали огромное влияние русской литературы, и я один из них.
Но смотрите: когда русская литература процветала, в 1860–1870-х, когда появился и прославился на весь мир великий русский роман, русское высшее общество было более прозападно настроено, чем турецкое. Изначально вестернизация шла по инициативе правительства, но русская элита, в том числе и писатели, с этим согласилась. А у нас в Турции писатели никогда большого энтузиазма по поводу вестернизации не испытывали.
— В этом году Нобелевскую премию получил музыкант Боб Дилан. Как вы относитесь к этому решению?
— Я помню тот день: я узнал об этом рано утром, так как был в Нью-Йорке, преподавал в Колумбийском университете. И да, я был сильно разочарован. В мире столько прекрасных американских писателей, которые достойны награды. Но премию вручили музыканту.
Мои студенты тогда меня тоже просили прокомментировать это решение. Ну что сказать. Боб Дилан — выдающийся человек, он пишет песни и стихи, но он известен не только своими литературными талантами. Думаю, что в тот день многие писатели были обижены. А за год до того премию получила журналистка (Светлана Алексиевич. — Прим. ТАСС).
Конечно, у жюри есть полное право принимать спорные решения. Но мне хочется, чтобы премию давали тем, кто известен только благодаря литературе. Помните, Уинстон Черчилль тоже получил Нобелевскую премию по литературе. За книги по истории. Но он же известен не своими литературными трудами, а тем, что выиграл Вторую мировую войну. Это не очень честно. Он бы мог стать великим историком. Но есть, скажем, действительно великий французский историк Фернан Бродель. Он так и не получил Нобелевской премии. А как ученый он, безусловно, лучше.
— Вы общаетесь с другими лауреатами Нобелевской премии?
— Как называется главная литературная награда России? "Большая книга"? Ее лауреаты общаются? Если вы получили Нобелевскую премию, то это не значит, что вы автоматически превращаетесь в лучших друзей остальных лауреатов. Но вообще я не хотел бы говорить много о Нобелевской премии. Да, она поменяла мою жизнь, да, она сделала меня счастливым, да, я благодарен жюри, да, она мотивирует людей, да, она должна продолжаться, да, я критикую результаты этого года. Вот, собственно, и все.
— Как-то вы сказали, что самая важная для вас вещь в Турции — это турецкий язык. Что для вас как писателя значит писать на турецком языке?
— В турецком языке глагол всегда стоит в конце фразы. Мои переводчики рассказывают, как, продираясь сквозь мои длинные предложения, всегда ждут: "Ну когда же глагол?!" По-турецки: "Я в школу иду". В русском: "Я иду в школу". И если вам нужно сказать еще что-то, то вы наполняете этим предложение, и оно становится все длиннее и длиннее.
Еще в турецком мы очень любим суффиксы. С их помощью мы делаем все новые и новые слова. И да, турецкий очень сложно переводить. И очень сложно преподавать. Но я родился с ним и в нем, это моя душа и моя кровь, что я с ним могу поделать. Я турецкий писатель, и сны мне снятся на турецком. Даже в Америке. Потом, я же не думаю: "Ах, я пишу на турецком". Я пишу на своем родном языке.
— А что вы чувствуете, когда читаете ваши романы в переводе на английский?
— Хороший вопрос. Первое время я всегда огорчался, ведь это уже не мой текст. Потом привык. Я люблю использовать внутреннюю рифму во фразах. Все это в переводе теряется. Как-то французский журналист спросил Владимира Набокова, проверяет ли он переводы. Набоков ответил: "Я проверяю французский, проверяю немецкий, проверяю итальянский, но Бог знает, что творится в турецком". Когда я прочитал эти слова, то почувствовал себя таким провинциальным.
— Вы упомянули Музей невинности в Стамбуле, который открыли по мотивам своего романа. Вы довольны этим опытом?
— Очень доволен. Он стоил мне очень много времени, но я не жалею об этом. Хотел же я раньше стать художником. И вот, этот художник во мне соединил современное искусство с литературой.
Мой изначальный план был другой. Я хотел открыть музей, а вместо книги выпустить аннотированный каталог. Чтобы он читался как роман. Но, сами понимаете, музей делается медленно, деньги на него собирать долго, в итоге я решил написать роман в традиционном формате. А через несколько лет я открыл музей.
Мой герой, Камаль, влюблен в девушку и собирает все предметы, с ней связанные. Ой, я рассказываю вам сюжет романа. В любом случае все эти предметы можно найти в музее.
И да, я очень доволен опытом. Конечно, сейчас, сами понимаете, из-за политики и бесконечных терактов, туристов из-за границы почти нет. Но музей выживает и работает. Конечно, абсолютное большинство посетителей не читало книгу, им кто-то рассказал, друг читал, они слышали. Но для похода в музей не обязательно читать книгу. Можно просто наслаждаться экспозицией.
— Вы часто бываете в вашем музее?
— Прихожу туда инкогнито, прямо как ревизор у Гоголя. Но не будем об этом, иначе не сработает.
Беседовал Константин Мильчин
Комментарии