Марк Розовский: уход Соболева из "Спартака" в "Зенит" я не смог принять

Художественный руководитель театра "У Никитских ворот", народный артист РФ и болельщик "Спартака" Марк Розовский в интервью ТАСС рассказал, что конкретно ему не нравится в игре любимой команды при главном тренере Деяне Станковиче, как нельзя упускать победы в таких играх, как с "Зенитом", а также посетовал на то, что футболисты стали заложниками больших денег, и выразил надежду на возвращение Михаила Ефремова на матчи "Спартака".

— После проигранного матча с "Локомотивом" главный тренер "Спартака" Деян Станкович в открытую намекал, что либо уйдет сам, либо его уволят. Правильно ли он делал, что сказал об этом тогда, или нужно такие разговоры оставлять внутри?

— Спорт стал таким местом, где идет большая рубка и гуляют большие деньги. И любое приглашение, любая отставка становятся каким-то событийным шоком и для болельщиков, и наверняка для команды. Я тут бессилен влиять на мнение главного тренера. Безусловно, он профессионал, команда при нем заиграла с новыми игроками. Но жизнь по этой части очень жестока. Тренеру Массимо Каррере повезло — он со "Спартаком" стал чемпионом и поэтому остался в нашей памяти как один из лучших тренеров

И вообще эта неверность клубу меня тоже раздражает. Я так полюбил Александра Соболева, и вот он уже в "Зените". Ну не могу я это принять. Моя болельщицкая душа требует верности клубу, потому что тогда какой смысл болеть? Нужно болеть постоянно за кого-то, а они, игроки, оказываются непостоянными. Это во всем мире футболистов покупают, продают, это такой невольничий рынок. Они невольники не чести, а денег — бешеных, сумасшедших. Профессионалы держат марку, а непрофессионалы загибаются, летят в пропасть и забываются. Я уже в том возрасте, что не могу болеть за другую команду. Болею за "Спартак" — значит, за "Спартак" со Станковичем.

— Евгений Евстигнеев в 1980-х годах говорил, что "Спартак" — это команда настроения. Можно ли то же самое сказать о "Спартаке" Станковича?

— Все равно это команда не настроения, а мастерства. Потому что настроение входит в понятие мастерства. Если ты теряешь настроение, значит, ты не мастер. Да, "Спартак" всегда шатало, он мог выиграть у "Реала" и проиграть "Факелу" таким же составом и наоборот. "Спартак" в этом смысле не ровная, а чувствительная команда, нежная, трепетная, боевая. Когда она на кураже, в азарте, то может снести противника. Но если говорить об игре с "Зенитом", то вот они ведут 2:1, зенитовцы остаются вдесятером. Значит, надо суметь забить третий во что бы то ни стало. А тут защита в очередной раз дает такие сбои, от которых приходишь в ужас, и твое сердце начинает колотиться в другом ритме. Жалко, так как победа была уже в руках и по игре мы были сильнее. Но в спорте то, что мы называем глупостью или ошибкой, тоже является частью игры. От этого никуда не деться, поэтому надо в оставшееся время приложить все силы. Но это вопрос воспитания, мастерства. Значит, здесь чего-то не хватило, особенно в задней линии.

Восемь лет без побед в чемпионате — это не так уж много, это не 15–20. Если меня завтра, я говорю смеясь, поставят близко к рулю "Спартака", я ничего не сумею изменить, потому что я не специалист и меня задавят. Но, с другой стороны, есть проблемы, о чем говорят сами футболисты — молодые честные ребята. Даже после поражений они сохраняют достоинство, и я им верю, уважаю их за самокритичность, честность. В театре это тоже ценится, у нас это называется "этика". А Константин Станиславский говорил, что эстетика без этики мертва. Когда нет настроения в команде, не создана атмосфера одного за всех и всех за одного, если она строится на зависти, ожесточении, нечистоплотности, результата это принести не может.

— Болельщик "Торпедо" Александр Ширвиндт рассказывал, что дружил семьями с заслуженным тренером СССР Еленой Чайковской. С кем из футболистов у вас были такие теплые, близкие отношения?

— С Владимиром Маслаченко. Его по-болельщицки звали Маслак, он любил театр, вообще был импровизатором по натуре. Он великий вратарь, спартаковец. У меня с ним были добрые, товарищеские отношения. Он часто приходил в наш театр. Мы случайно встретились с ним во Франции на чемпионате мира, общались в Париже по-доброму и очень весело.

— Насколько образ руководителя "Спартака" Николая Старостина схож с тем, который Борис Щербаков показал в художественном фильме про Федора Черенкова?

— Нельзя так говорить, что я близко общался с Николаем Старостиным. У меня был приятель Аркадий Мирский, имевший вход на трибуну стадиона в Лужниках. Он меня водил туда, где обычно на спартаковских матчах сидел Старостин, и мы там немного общались. Судьба Старостина описана много раз, хотя остается, как мне кажется, очень много невыясненного, непроясненного. Он все-таки был жертвой сталинских репрессий и при этом сохранил свое достоинство, какое-то чисто профессиональное служение "Спартаку". Он олицетворение спартаковского духа, и я всегда относился к нему не просто с уважением, пиететом, а с преклонением. Это человек, который выстрадал судьбу "Спартака" и сделал его в конце концов великой командой.

Заболотный — неспартаковский игрок

— Черенков в том фильме, как кажется, показан излишне ранимым. Если провести параллель с вашей постановкой "Амадей" о Вольфганге Амадее Моцарте, заслуживает ли Черенков того, чтобы его тоже можно было назвать композитором, но на поле?

— Конечно, это скорее поэтическая связь. Все-таки профессии разные, и футбол — это игра, а музыка — это искусство. Но есть искусство игры, есть футболисты высшего класса, показывающие и импровизацию, и комбинации на поле, которые превращаются в такую красивую гармонию. И становится любо-дорого смотреть на точный пас, виртуозную обводку, смену темпоритма. В определенные моменты это превращает игру в искусство, потому что возникает некая гармония, образы. Искусство строится на образах, а игра — это всегда реальность на наших глазах, но вдохновение этих мастеров имеет место быть. И это роднит спорт высших достижений, причем не только в футболе. Это есть и в шахматах: казалось, два неподвижных игрока сидят друг перед другом, но мы получаем наслаждение и от комбинаций, и от быстроты мышления. И я сейчас опять воспользуюсь терминами Станиславского, когда перед каждым игроком стоит "сверхзадача", у него есть "сквозное действие", "партнерство". Это все театральные термины, но они работают и в спорте, и тренер в каком-то смысле превращается в режиссера.

Поскольку мне близки спартаковские мастера, которые были художниками, скажу, к примеру, об Илье Цымбаларе. Это был выдающийся игрок, импровизатор, технарь высшего класса. С Сергеем Сальниковым я учился на факультете журналистики. Есть игроки корявые, неуклюжие, нарушающие гармонию, и бывает, что им везет. Но в том сальниковском аристократизме мы видели игрока с мышлением. С быстротой мышления и техникой высшего класса.        

Вы спрашиваете меня о Черенкове. Он был композитором своих пасов, и самым интересным было наблюдать, что когда он со своим воспитанием дворового футбола выходит на огромную площадь, то иногда стадион смеялся над тем, как он весело жил с мячом и партнерами. И самое страшное было иметь Черенкова, который находится в ударе, а у других партнеров, которые не в ударе рядом с ним, возникало игровое недопонимание. На их фоне он выглядел творцом, таким же был и Александр Мостовой.

— Нет ли у вас ощущения, что настоящее признание игры Черенкова пришло уже по окончании его карьеры, как это могло быть с Моцартом?

— Нет, конечно. Он при жизни имел такое количество поклонников, я был среди них. Он был любимцем, своим. Еще у него была такая святая простота, простодушие, человечность. Не зря есть легенда о том, как он раскидывал деньги, которые были ему не нужны. Он веселил всех тем, что не был каким-то жлобом. Он был прост, естественен, но вместе с тем выше всех, и это такое поразительное сочетание. Я был на открытии памятника ему по приглашению "Спартака", выступал там, высказывал свои впечатления. К сожалению, сейчас многое уже забывается. Осталась только память впечатлений. Причем он же не был физически мощным игроком. Педри из сегодняшней "Барселоны" напоминает мне Федю Черенкова.

Сейчас в "Спартак" взяли Антона Заболотного — совершенно неспартаковского, с моей точки зрения, игрока. Ну вот он выручит вроде своим голом, но это же стиль другой, это нарушение концепции. Я тренера не хочу поправлять, у него свои соображения, и дай бог ему доказать, что его решения правильные. Но болельщики тоже имеют право на какие-то представления. Они могут чего-то не знать, но могут сравнивать. И спартаковская комбинационная игра должна оставаться вместе с командой всегда. Если "Спартак" этот комбинационный стиль, доведенный до каких-то абсолютных высот, потеряет, то это уже будет неспартаковская команда, а какая-то другая. "Спартаку" нужны технари, от которых должны исходить импровизации, обводки, а когда команда играла от защиты и не знала, что делать впереди, то это свидетельство потери игрового языка. Если это входит в концепцию тренера, то этот тренер неминуемо становится чуждым спартаковскому успеху. Конечно, в отдельных случаях должна быть игра от защиты и передачи назад, но все равно игра требует того, чтобы была возможность для прорыва. Если его нет, то надо уметь бить по воротам издалека.

"У Михаила Ефремова не должна пропасть верность "Спартаку"

— О вашей любимой команде мы знаем. Какая команда была у вас самая нелюбимая?

— "Конюшня" (так в болельщицкой среде называют ЦСКА — прим. ТАСС)! Я говорю так по-спортивному, по-болельщицки. У меня вызывали при этом уважение Всеволод Бобров, Григорий Федотов, Алексей Гринин, Валентин Николаев... Все это имена моего детства, которые каждый болельщик моего возраста чтит. Так случилось, что я жил на Петровке, 26, где каток "Динамо" и стадион "Динамо", но почему-то болел за "Спартак". И за партой я сидел с Игорем Лапшиным, его отец был известным футболистом еще в 1930-е годы. И я помню Бориса Новикова — члена их семьи, теннисиста, чемпиона СССР, а также хоккеиста Ивана Новикова, разбившегося в авиакатастрофе вместе с командой ВВС. Я просто помню его в гостях у Лапшина. В детстве я тоже по-мальчишески играл в дворовый футбол, ноги позволяли, азарт был. У нас был даже не настоящий футбольный мяч, а какой-то маленький, резиновый. Мы даже теннисным мячом играли и консервной банкой — чего только не было!

Я не могу сказать, что не люблю какую-то команду. Я уважаю больших спортсменов. Я не люблю порчи, потому что спорт сегодня несет ее очень много. Может, от того, что я в детстве был приверженцем честной, спортивной борьбы и те спортсмены, о которых я говорил, были для меня идолами. Они отдавали жизнь футболу. Я не расист и уважаю спортсменов всех стран и народов, но когда 90% состава твоей любимой команды составляют нероссийские футболисты, я немножко от этого ежусь. Мой друг Аркадий Арканов писал про "Локомотив", называл всякие африканские фамилии и потом говорил, вот такая у нас "команда железнодорожников" вышла на зеленое поле. Все смеялись.

Какая-то внутренняя неудовлетворенность и непривычность, честно скажу, на меня действует. Нет, среди тех ребят есть прекрасные мастера, но "Спартак" был и есть для меня командой с Игорем Нетто, Борисом Татушиным, Галимзяном Хусаиновым, Владиславом Жмельковым — вратарем "Спартака" в послевоенные годы. При этом я никого не хочу обидеть. У нас были великолепные легионеры, кто играл за "Спартак", боролся за клуб, отдавал самого себя. Но футбол изменился, рынок сказал свое слово победителя, а поверженным рынком мне бы не хотелось быть.

— В 1983 году вы примирили двух болельщиков "Спартака" — Олега Табакова и Олега Ефремова, поставив с их участием"Амадей". Не так много людей уже знают, каким болельщиком "Спартака" был Олег Ефремов. Что он говорил о команде?

— Что говорил о "Спартаке" Олег, я, честно говоря, не знаю. А с [его сыном] Мишей Ефремовым мы не раз сидели на одной виповской скамье и болели за "Спартак". Кстати, я недавно с ним разговаривал по телефону. Я пожелал ему мужаться. Случилось несчастье с талантливым человеком, в какой-то момент он оказался неуправляемым, в раздрызге (актер Михаил Ефремов в 2020 году был приговорен к восьми годам лишения свободы за то, что стал виновником ДТП в Москве со смертельным исходом, тюремный срок был сокращен до семи лет и шести месяцев в связи с выплатой компенсации морального вреда; 24 марта 2025 года было принято решение об условно-досрочном освобождении актера — прим. ТАСС).

Конечно, он все понимал, проживал и поплатился за все это. Потому что человеческая жизнь бесценна, и если ты виновен в убийстве какого-то человека, то это большое горе. Я надеюсь, что он в конце концов гармонизируется и мы увидим его по-моцартиански выступающего на сцене. Он большой мастер.

— Собирается ли он ходить на футбол?

— Мы об этом не говорили, но я думаю, что его верность "Спартаку" не пропала. Что касается его отца, мне не удалось поговорить ни с Олегом Ефремовым, ни с Олегом Табаковым о футболе…

— Вы написали сценарий к фильму "Д'Артаньян и три мушкетера". Разговаривали ли о футболе с болельщиком "Зенита" Михаилом Боярским?

— Нет, не общался, он же зенитовец — что с ним разговаривать? Видите, у меня что на руке (Розовский показал красно-белую повязку со словами "Один за всех и все за одного"). Это девиз как "Спартака", так и театра "У Никитских ворот". Когда я в прошлом сезоне пришел на "Спартак" — "Зенит", "Спартак" тогда еще выиграл (2:1), меня показали на большом экране, и в этот момент 40 тыс. человек закричали этот девиз. Меня тогда еще представили по стадиону, и я это запомнил на всю жизнь.

"Стрельцов и Численко злились, когда я их обыгрывал в настольный теннис"

— На какой бы спектакль театра вы бы хотели пригласить вашу любимую команду?

— Сейчас к нам на спектакли часто приходит замечательный Сергей Шавло. "Спартак" когда-то ходил к нам на "Песни нашей коммуналки", это было давно. Они тогда еще не были чемпионами, но шли к этому. С того момента у меня была дружба с многими начальниками "Спартака", и они довольно часто приходили к нам на спектакли. Но у игроков работа, они тоже репетируют, то есть тренируются. Их приход возможен, когда сезон кончается, появляется пауза на сборные, ослабляется их режим. Спортсмены-профессионалы себе не принадлежат, они не могут прийти командой без разрешения начальника команды и главного тренера. Когда мы дружили с Маслаченко, было все по-другому. Один из футболистов, когда умирал, попросил, чтобы я к нему приехал. Я навестил его в больнице, а через три дня он умер. Он пожал мне руку за то, что я пришел. Мне неловко называть его имя, потому что получится, что я бравирую, но это правда. Он приходил к нам на спектакли, и когда лежал в больнице, то просил меня его навещать. Это была Кремлевская больница. Человеческие отношения с такого рода спортсменами высшего класса очень дороги.

Когда-то Союз кинематографистов делал программу "Кино. Спорт. Эстрада", с ней мы ездили вместе с Эдуардом Стрельцовым и Игорем Численко по всем курортным городам, с нами еще был один из авторов мультфильма "Ну, погоди!" Александр Курляндский. Я был режиссером и участником этой программы. В ней были артисты, звезды, мы сделали такие, как бы сейчас сказали, ролики. Стрельцов и Численко еще злились, потому что я их в настольный теннис на пляже обыгрывал, а они проигрывать ментально не умели, свирепели от этого. А мне было в удовольствие с самим Эдиком Стрельцовым так играть. Вели они себя хорошо, исключительно скромно, тактично, не пили. Общение с ними было чисто товарищеское, ничего сверхинтересного я не могу вспомнить. Было все просто, естественно и живо. Конечно, я смотрел на них снизу вверх. Я со стадиона видел, как Эдик три четверти матча стоит, его освистывают, а когда остается 15 минут до конца, он три раза рванул на 30–40 м, троих обыграл и… забил. И ему все прощают. Потому что это был гений футбола, и таких гениев у нас было множество.