Вячеслав Ковалев: в Театре Маяковского не только я болею за "Спартак"

Актер Московского академического театра им. Владимира Маяковского, заслуженный артист России, обладатель национальной театральной премии "Золотая маска" 2018 года Вячеслав Ковалев в интервью ТАСС рассказал, почему начал болеть за московский "Спартак", чем занятия хоккеем в детстве помогают ему на театральной сцене, а также о желании сыграть Александра Овечкина на сцене или в кино.

— На играх хоккейного "Спартака" можно было увидеть артиста балета Большого театра Дениса Родькина. Он исполняет роль Спартака в одноименном знаменитом балете. Вы тоже болеете за "Спартак". Когда начали переживать за эту команду?

— Начнем с того, что я родился в тот год, когда "Спартак" стал чемпионом страны по хоккею (в 1969 году красно-белые стали чемпионами СССР в третий раз в истории — прим. ТАСС). У меня родители болели за "Спартак" и назвали меня в честь троих Вячеславов: актера Тихонова, дяди, который был музыкантом, и Старшинова (трехкратный чемпион СССР в составе "Спартака" — прим

Я прекрасно помню 1981 год, когда мы всей семьей смотрели Кубок Канады, и помню, как в финале спартаковец Сергей Шепелев сделал хет-трик. Причем при счете 1:1 у нас выключили свет — вот это было переживание. Слава богу, когда включили, счет не изменился. Я очень любил тройку в составе Шепелева, Сергея Капустина, Виктора Шалимова. За "Спартак" я болел лет с шести, но в дальнейшем в моей жизни появился театр и спорт немного отошел на второй план. Возобновился мой интерес в последнее время в том числе благодаря жене. Она была болельщиком футбольного клуба "Зенит". Сейчас за футболом особо следить не получается, но на матч "Спартака" мы ходили вместе, а потом смеялись, что кто бы мог подумать, что она, болельщица "Зенита", будет болеть за "Спартак". Но это все-таки хоккей, не футбол, а хоккей для нее больше какая-то экзотика, это очень похоже на театр — трибуны, ледяная площадка, она, по-моему, не всегда успевает за шайбой следить. Я видел на футболе, как она умеет болеть, мы вместе были в 2018 году на матче сборной России. И она тогда болела истово, а в хоккее скорее больше за компанию.

В 2018 году я периодически следил за игрой Александра Овечкина, который в тот сезон выиграл Кубок Стэнли. А в этом году мое боление за "Спартак" возобновилось — в связи с начавшейся дружбой между хоккейным клубом и Театром Маяковского (молодежная команда "Спартака" в октябре посетила один из спектаклей театра — прим. ТАСС).

— Вы родились в Новосибирске, играли за местный "Спартак" в воротах. Почему именно вратарем?

— На коньки я встал в восемь лет, а это достаточно поздно. Мама была главным редактором музыкального телевидения и постоянно ездила из Академгородка в Новосибирск — 28 км туда и обратно. Папа был доктором технических наук, делал тренажеры для космонавтов. Работа отнимала у родителей много времени, и я был предоставлен самому себе, естественно, часто играл во дворе, в том числе в хоккей. А поскольку я был самым маленьким, то меня ставили на ворота. Я пришел в теплушку и первое, что увидел: стоит парень, у которого абсолютно разбухший указательный палец. Оказалось, что, когда в него летела шайба, он выставил вперед "блин", и шайба залетела ему как раз под "блин". Парень стоит, у него слезы текут. Но это не помешало мне стать вратарем. (Смеется.)

В воротах я играл в составе детского клуба "Снежинка" домоуправления №1. Мы стали, кажется, в 1982 году, чемпионами области: выиграли у команд всех районов города, потом турнир на область, затем сыграли вничью 1:1 с "Сибирью". Уже когда стали постарше, лет в 14, мы приехали играть в Новосибирск, в Центральный район. А там на матч не приехала команда, зато играл новосибирский "Спартак". Мы его обыграли 6:4, пришел тренер, который указал на ребят, в том числе и на меня, и сказал: вы можете ездить в Новосибирск в эту команду. И мы стали ездить, играли и с "Сибирью", и со СКА.

Потом "Спартак" расформировали и игроков перевели в СКА. А ездить в ту команду — это вообще к черту на кулички. Но жили весело, бегали эти марафоны. По итогу с большим спортом я разошелся, потому что видел, что происходило с ребятами: где начинался большой спорт, там и большие травмы, конец здоровью, у нас в команде двух парней так приложило — мама не горюй, одного до инвалидности. Мне было 17 лет — лихая юность, времена расцвета нашего рок-н-ролла. Я хорошо пел, у нас была своя рок-группа "Совпадение", и я уже подумывал о театре. Отучился в театральном училище, где выяснилось, что я не обделен талантом. Меня отправили в Авиньон как лучшего студента, там я посмотрел спектакль великого режиссера Питера Брука, который дал мне автограф. Карьера в театре "Глобус" складывалась, у меня было более 30 ролей, а потом я все бросил и переехал в Москву. Снялся в одной из главных ролей в сериале "Иван Грозный" (Малюты Скуратова — прим. ТАСС), получил главную национальную театральную награду "Золотая маска". Я не умею проигрывать, мне надо побеждать. Безусловно, это все от спорта, от хоккея. Плюс, помимо хоккея, я был нападающим в футболе, играл в баскетбол, и мне больше нравится забивать. Но поскольку я в хоккее играл стражем ворот, то это тоже, как выяснилось, полезно для моей жизни. Потому что это самая достойная функция мужчины — защищать свой дом, жену, семью, себя не давать в обиду.

— Худрук Театра на Юго-Западе Олег Леушин давно рассказывал, как его отцу, вратарю заводской команды по хоккею с мячом, пришлось накладывать массу швов после того, как мяч прилетел ему в рот. Какую самую ужасную травму в хоккее получали вы?

— Наверное, это было во время тренировки в "Снежинке". Одному нашему парню, Сереже Ярмаркину, купили новую чешскую клюшку "Артис". А у меня была самодельная маска, ее сварили из тонких прутьев. Конец тренировки, передо мной стоит защитник, я за ним ничего не вижу. Он отходит, и шайба летит мне прямо в лицо. Я падаю в нокаут. Пришел в себя, открываю глаза, смотрю — кровь, маска вогнута внутрь. У меня лицо было таким, что его можно было к стене ровно прикладывать. В детстве это все проще переносилось, быстрее срасталось. Но папа мне потом сварил классную маску, и та уже меня не подводила.

— Правда ли, что у вас был тренер, которого в команде считали тираном, но потом вспоминали с благодарностью?

— Про того тренера я много рассказать не могу, я с ним тренировался, кажется, два раза. Помню, что он был в ондатровой шапке, шубе, производил впечатление человека с непростым характером. Был абсолютно жестким, заставлял нас кувыркаться, давал тяжелую, беспощадную нагрузку. Но после его тренировки ты как будто переходил на какой-то другой уровень.

По большому счету, работа актера в театре — это тот же самый спорт. Нужны и здоровье, и выносливость, и память, и внимательность. В театре у тебя есть партнеры, ты должен забить гол, подвести себя к какой-то кульминации. Зрители — те же самые болельщики, которые могут болеть против тебя, и такое бывает. Там есть и физическая нагрузка. В одном из спектаклей, в "Изгнании", я не ухожу со сцены четыре часа, к нему надо быть готовым физически на 100%. Если бы я пил и курил, например, то я бы не выдержал.

— Вы как раз подвели к следующему вопросу о том, насколько удается вам применять хоккейные навыки на сцене. Как-то вы сказали, что это помогает, когда столько времени играешь Бена в спектакле "Изгнание", за роль в котором вы и получили "Золотую маску".

— Если сравнивать театр с хоккеем, то, например, в том же спектакле "Изгнание" тоже три периода — это три акта. Первый период — разведывательный, второй — кто кого, третий — финальный. У тебя есть установка на матч: либо мы играем от обороны, либо атакуем. Ты тоже рассчитываешь, как тебе играть: где можно отдохнуть, где рвануть. В этой роли, Бена, планка задрана очень высоко, и я, конечно, мог не допрыгнуть. Но я допрыгнул, высоту взял.

Спорт помогает выносливостью и заряженностью на три периода, как у "Спартака" — все 60 минут. И я заряжаюсь эти четыре часа, еще и приезжаю в театр за два часа до спектакля. Мы сыграли уже порядка 108 спектаклей, и они все были разные. Тут еще и от зала зависит, зритель разный приходит: бывает молодежный, бывает тихий, бывает умный, враждебный. И все это происходит в моменте здесь и сейчас. Ты живешь жизнью этого персонажа, у тебя есть на это четыре часа.

— Получение награды — это неотъемлемая часть в карьере любого успешного спортсмена. Что у вас осталось в памяти от получения вашей пока главной награды в театральной жизни — "Золотой маски"?

— Я не ожидал ее получить, там было 15 претендентов на нее — один лучше другого, включая Тимофея Трибунцева, Евгения Миронова и еще кучи замечательных людей, в ряду с которыми находиться — уже большая честь. Мы просидели в Большом театре, где на Новой сцене вручали награду, пять часов, и после этого объявили номинантов на лучшую мужскую роль в драме в сезоне-2016/17. И вдруг назвали мое имя. Это было очень неожиданно, очень радостно. Я тогда был не очень одет по форме, скорее был похож на космонавта. Я вышел, не знал, что сказать, потому что не готовился, совершенно не был уверен, что мне дадут "Золотую маску". Потом мне только сказали, что Алексей Бартошевич, мой любимый шекспировед, так и сказал: "Ребята, награду надо дать вот этому парню". Был такой прилив радости. Поскольку я был на сцене Большого театра, то очень мечтал спеть со сцены Большого. И поскольку спектакль назывался "Изгнание / Мой друг Фредди Меркьюри", то я прямо и запел We Are the Champions. Меня прорвало, и вместо положенных трех минут я стоял семь и даже где-то поруководил залом.

— Удается ли вам сейчас сменить обстановку и, к примеру, выбраться на каток, тем более взять в руки клюшку?

— Мы живем в Коптеве, и в местном парке есть каток. Мы купили коньки и зимой выходим на каток с женой, у нее первые шаги на льду, а я прошлой зимой носился там. Сейчас из-за работы выбраться не можем, но главное, что коньки есть. Я, кстати, снимался в сериале "Две сестры", там как раз про хоккейную сборную. Я играл вратаря, снимали буллиты до пяти утра. Потом меня звали в Ночную хоккейную лигу, но нужно покупать форму, ездить ночью играть. А мы с женой пересекаемся не так часто, как бы хотелось, наши графики не совпадают. Поэтому какая Ночная лига? Так-то с удовольствием, руки все помнят, но все это совмещать сложно. А на коньках мы катаемся.

Что объединяет Овечкина и Несчастливцева

— Сколько килограммов потеряли за игру в "Изгнании" за один вечер или за театральный сезон?

— Килограмма два-три за спектакль — это нормально. Но дело в том, что я такой бешеный человек. Когда мне дали роль Обломова и намекнули, что неплохо было бы прибавить в весе, я прибавил 6–7 кг. Совмещать работу в "Обломове" и "Изгнании" было достаточно сложно. Несколько раз оба спектакля ставили подряд, и было интересно, как организм сам распределяет эти нагрузки. В "Обломове" я три часа не ухожу со сцены, а в "Изгнании" — три с половиной. Я этот вызов принял, набрал вес. Это очень интересный момент: с одной стороны, ты как непонятное "облако", зовешь слугу Захара по всякой малости, такой нежный, домашний, не терпевший ни холода, ни голода. Бен же из "Изгнания" — борец голодный, бегает избитым под промозглым дождем, живет в заброшенном похоронном бюро, спит в гробу.

— Как вы поддерживаете сейчас свою форму, учитывая такую нагрузку?

— У меня есть определенный физический и речевой комплекс упражнений. Что касается физической формы, то летом я люблю побросать баскетбольный мяч, хотя, конечно, надо беречь ноги. Я умудрился порвать ахилл, когда приехал в Москву и с ребятами поиграл в баскетбол. А так я выхожу на площадку и у меня есть задача сделать 100 попаданий в корзину с разных позиций в рамках разминки. Для спектаклей я разминаюсь с помощью танца, когда разрабатываешь каждую часть тела в разных режимах под определенную музыку. А потом включаешь какую-то музыку, которая тебя заводит, кайфуешь и начинаешь чувствовать свое тело. Потому что в театре мы именно телом и работаем.

— Есть ли, кроме вас, в театре заядлые болельщики?

— Очень интересно, что у нас администратор говорил: "Эх, мой "Витязь", на матч которого со "Спартаком" я недавно ходил, проиграл". Это для меня было очень большим откровением. Наш артист Мамука Патарава болеет за "Спартак", девчонки из пиар-отдела — тоже. Но прямо заядлых болельщиков я не видел, потому что театр — это такая вселенная, которая забирает в себя полностью. В театре очень много тем для увлечения, и на все остальное как-то не остается времени.

Например, если вы нашли "алмаз роли", как я это называю, и открыли одну из огромного количества дверей, то дальше вам предстоит огранка этого алмаза, а это бесконечная история — там столько нюансов, этим можно заниматься бесконечно, что я и делаю. Это моя жизнь, я все время в этой работе над ролями, она не останавливается ни на мгновенье, ты что-то ищешь и отбираешь в жизни для себя. Это как хоккеист, который наблюдает, какой у кого прием, какая обводка, как играют в воротах те же Сергей Бобровский, Андрей Василевский. Мне, кстати, нравится Бобровский — собранный, его манера игры мне ближе всего, его движения, посадка. В театре его образ был бы — такой мужичок себе на уме, ловкий, просчитывающий ходы наперед, неглупый, где-то даже с хитрецой.

— Есть ли в театре роль, которая хоть отчасти совпадает с характером Бобровского и Овечкина?

— На Овечкина в "Лесе" похож трагик Несчастливцев. Их объединяет какая-то общая неуспокоенность. Овечкин — игровой, азартный человек, игра ему приносит радость, видно, что для него игра — это не сверхтяжелая ноша, а работа в радость. Так и Несчастливцеву театр приносит радость. Что касается Бобровского, то черты его характера есть частично в Бене из "Изгнания". Он именно защитник, с огромным желанием победить, с любовью к игре, к бесшабашности. Бен все время падает и поднимается, его бьют, предают, но он как ванька-встанька. Его можно сравнить с вратарем, в которого летят эти шайбы судьбы, и он их отражает. И в моем опыте это есть — в тебя летят шайбы, но надо стоять, чтобы они не залетели в ворота.

— Если когда-нибудь появится возможность сыграть человека, связанного с хоккеем, на сцене или в кино, кого бы вы выбрали для этого? Хотели бы сыграть того же Овечкина?

— Конечно, хотел бы, это было бы большим подарком судьбы. Не знаю, насколько мы с ним совпадаем по образу, но по крайней мере мне хоккей знаком не понаслышке.

Об ощущениях быть рок-звездой

— Писали, что вашу игру отличает оригинальная актерская техника, позволяющая вам раскрывать многослойность роли. Насколько в этом вам помогает спорт?

— У каждого актера своя кухня, индивидуальная техника, он этим и интересен. Мне повезло, что я оказался в нужное время и в нужном месте. Спорт помогает мне раскрывать роль своей неуемностью, желанием победить, как в матче. И ты прикладываешь к этому максимум усилий, все время задираешь планку. Спорт воспитывает такую правильную упертость, учит трудиться, не обращая внимания на травмы. Во время матча ты можешь проигрывать, но у тебя есть еще время победить, и ты идешь к своей цели до конца. Спорт закаляет.

— Валентин Гафт говорил, что футбол похож на театр, только без драматургии и с режиссером вместо главного тренера. Заслуживает ли хоккей сравнения с театром?

— Хоккей — это быстрая игра, молниеносная история, когда надо быстро принимать решения, менять за секунду расстановку на льду. Это схоже с мизансценой в театре, которая всегда наполнена смыслом. Вот, например, когда мы с вами разговариваем лицом к лицу — это одна мизансцена, а когда я разговариваю с вами через плечо, стою спиной к вам — это другая мизансцена, другой смысл. Когда хоккеисты входят в зону, у них есть, конечно, наработанные комбинации, но всегда есть и импровизация. Хороший, первоклассный театр с хоккеем очень схож точностью, быстротой принятия решений, а еще эстетикой и красотой. Когда вдруг отдается очень остроумный пас партнеру на пустые ворота, и он забивает, то это красиво. Это как Никита Кучеров, который такую красоту порой творит.

— В 2013 году вы пели на сцене с Михаилом Горшеневым дуэт судьи и Тодда из панк-зонг-оперы "Король и шут". Насколько необычным для вас было такое исполнение?

— Я, честно говоря, наметил себе, что хорошо было бы принять участие в нашей рок-опере, не в перепевке зарубежного материала. И в TODD как раз все наше: и музыка, и текст. О кастинге в эту оперу я узнал случайно, пришел, показался — и меня взяли. Опыт колоссальный, энергетика безумная. В такой постановке я участвовал впервые, чтобы и мониторы в ушах были, и живая группа выступала. И вот был случай: в рамках одного из концертов я пел с группой "Король и шут" несколько песен, вышел перед 5 тыс. зрителей, и у меня вылетел из головы весь текст, несмотря на весь мой театральный опыт. Потом клавишник подсказал начало и дальше уже все пошло отлично — в тот вечер я был рок-звездой, очень приятное чувство. Этим мой концертный опыт не закончился: в рамках проекта "Маленькие вечера" в Театре Маяковского у меня были свои концерты, на одном из них я объединил классику с джазом: академическим вокалом спел Моцарта, Чайковского, Свиридова, Пуччини, неаполитанскую и русскую песню.

— В этом году праздновался юбилей известного поклонника тенниса Николая Караченцова, которому исполнилось бы 80 лет. Вам в Театре Алексея Рыбникова довелось исполнять в рок-опере "Юнона" и "Авось" роль Николая Резанова, которую Караченцов бессменно играл в течение 24 лет. Нельзя не спросить, как часто актер, исполняющий эту роль, думает о том, должен ли он на сцене передавать что-то от Караченцова?

— Безусловно, скидывать его со счетов, мол, я не слышал и не видел его — это ерунда. Конечно, ты не будешь ему подражать, но все равно его интонации присутствуют. У нас разная манера пения, разные голоса, диапазон, техника пения, интерпретация образа, но тем не менее у меня есть пара мест, похожих в исполнении на него, это не выкинешь. Тем и хорош яркий актер, что он может что-то привнести свое, и это зазвучит по-другому. Да, у Николая Петровича это была звездная театральная роль, он попал во время, и в "Ленком" сносили двери, чтобы попасть на его спектакль.

Я помню, меня пригласили, дали материал, спросили, смогу ли спеть. Я пришел, спел, и меня утвердили. Сложность заключалась в том, что в Театре Рыбникова (автор рок-оперы — прим. ТАСС) очень скрупулезно относятся к точности исполнения партитуры, очень ревностно следят за нотами, за исполнением. Я спел десять спектаклей, съездил в тур по России и как раз пел в Белгороде в день рождения Караченцова.

— Вы говорили, что нужно себя постоянно мотивировать, быть в тонусе, ставить невыполнимые задачи, иначе бы вы не переехали из успешного новосибирского театра в Москву. Какую невыполнимую задачу вы ставите после получения "Золотой маски"?

— Я всегда себя занимаю каким-либо интересным мне проектом. Например, недавно в Театре Маяковского состоялся мой третий "Маленький вечер", где я исполнил рок-оперу "Драконда", к которой сам написал музыку и половину текста. Я сам срежиссировал этот вечер и даже сам руководил постановкой света. Все было выполнено в сжатые сроки, это грандиозная и скрупулезная работа, огромное спасибо театру за помощь. Очень приятное ощущение полноты жизни.

В театре у меня сейчас очень много работы, за последний сезон я сыграл четыре главные роли: Несчастливцева в "Лесе", Короля в "Другой сказке", Фальстафа в "Виндзорских насмешницах" и Черного мага в "Багдадском воре". В любом случае, я без работы не сижу, думаю, подмечаю, беру и с этим зарядом и своим отношением выхожу на сцену. В этом плане, как я уже говорил, я оттачиваю грани этих ролей-алмазов.

"В кино ты не услышишь реакции публики"

— Про вас говорят, что вы отлично держите зрителя и зал. В давние времена не было удивительным, когда кто-то из актеров на сцене мог у зрителей спросить, какой счет проходящего футбольного матча. Можете ли вспомнить пример вашего общения со зрителями во время спектакля и не считаете ли вы, что граница между зрителями и сценой все же необходима?

— Это зависит от установки режиссера и спектакля. Сейчас есть иммерсивные спектакли — это полное взаимодействие со зрителями. В моем театре идет сейчас спектакль "2007", там возможен постоянный диалог со зрителем. И именно в таких спектаклях можно спросить у зрителя, какой счет. Я не сторонник каких-то ограничений и запретов, нет плохих жанров, кроме скучного. Если это оправданно и талантливо, интересно придумано, то почему нет. Иначе можно попасть в мертвую петлю, нафталин. А театр — это дело живое, непосредственное, когда с тобой что-то происходит на сцене прямо здесь и сейчас. Важно, чтобы это было уместно, органично.

Разные спектакли — это как разные игры, важно быть разным на сцене. В хоккей не поиграешь в боксерских перчатках, а в боксе не попрыгаешь в коньках. И если ты все время играешь в одной и той же амуниции во всех видах спорта, то будешь выглядеть карикатурно, смешно и неуместно.

— В Театре Маяковского вы работаете с 2004 года, а за три года до этого ушел из жизни проработавший там около 35 лет главный режиссер и художественный руководитель Андрей Гончаров, который был известен своим строгим отношением к актерам. Думается, он заслуживает сравнения в этой плоскости с легендарными хоккейными тренерами Анатолием Тарасовым и Виктором Тихоновым. Встречались ли в вашей актерской карьере такие авторитарные режиссеры?

— Когда я работал в новосибирском "Глобусе", я встречался с мастерами режиссуры. Это и Борис Афанасьевич Морозов, у которого я сыграл Бенедикта в "Много шума из ничего". Он, кстати, тогда руководил Театром Российской армии. У его старшего брата, Анатолия Афанасьевича Морозова, я сыграл Мозглякова в "Дядюшкином сне" — этот спектакль у нас назывался "Прощальная гастроль князя К.". И конечно, мощное впечатление на меня произвел Валерий Владимирович Фокин — ныне президент Александринского театра, у него я играл главную роль — Глумова в спектакле "Наш человек" по пьесе Островского "На всякого мудреца довольно простоты". Для меня это было что-то другое, прорыв, абсолютно иной театральный язык — свежий, новый. Плюс надо было обладать недюжинным актерским мастерством, потому что у него, как говорится, "шаг влево, шаг вправо — расстрел". Там все было по линейке. Нет, импровизацию на сцене он допускал, но так, как это было нужно ему. Это очень технически подтягивало: два-три шага, голова налево и слеза из правого глаза. Я шучу, но где-то это близко к истине. И конечно, там была очень большая физическая нагрузка, поэтому если ты накануне что-то праздновал, то ты просто не сыграешь спектакль. Там и четкость, и дикция, и мизансцены.

В театре режиссер — сталкер с фонарем, за которым все идут, и если он грохнется куда-нибудь, то и мы вслед за ним. Я делал свою "Драконду", не сравню себя, конечно, с режиссерами, но ты должен это все же организовать. Понятно, что я свой, актер, и не мог включать режиссерский диктат, поскольку вокруг меня партнеры и друзья. Но если бы я что-то ставил, то это проснулось бы наверняка.

— Про игравшего в Театре Маяковского народного артиста РФ Виктора Павлова говорили как про актера, которого ждали в кино на съемочных площадках и не ценили в театрах. В вашем послужном списке около 30 работ в кино. Есть ли у вас неудовлетворенность тем, что они в основном эпизодические?

— Вначале про Павлова. Он был замечательный театральный и очень реализованный актер — тут я с вами не соглашусь. Блестящий, уникальный артист, мне довелось с ним общаться.

Что касается меня: не хочу лукавить — хочется сниматься, быть медийным лицом. Но быть медийным лицом — не значит быть хорошим театральным актером, потому что кино — это другой вид искусства, где очень многое зависит в том числе от оператора, режиссера и фотогеничности актера. На съемочной площадке ты не услышишь реакции публики, там все зависит от режиссера, съемочной группы. Я бы с удовольствием сыграл что-нибудь по Куприну, Чехову или Кафке. Если бы меня выбрал режиссер, мы бы с ним порепетировали полгодика, а потом сняли бы кино за месяц-полтора.

Я сыграл Малюту Скуратова в сериале "Иван Грозный", у меня был 61 съемочный день, и в принципе потом можно больше ничего не играть. Кроме Малюты Скуратова у меня была знаковая роль бывшего бойца по кличке Кот в сериале "В клетке — 2". У меня есть прекрасная роль в фильме "Хор", я сыграл собирательный образ тех людей, которых знал в детстве. Да, роль эпизодическая, но знаковая, нужная. Есть же такое выражение — нет маленьких ролей, есть маленькие актеры. Можно сыграть Гамлета никак, а можно второго могильщика так, что тебя запомнят. А я все же играю семь главных ролей в ведущем театре Москвы и страны. Как говорил Аль Пачино, к слову, театральный человек: "Профессия актера сродни профессии канатоходца. Только в театре канат подвешен под купол, а в кино он лежит на земле". Потому что дубль можно переснять в кино, а в театре этого не переиграешь.

— Довелось слышать от театральных актеров мнение, что лучше бы им дарили на сцене сразу после окончания спектакля не цветочные букеты, а палку колбасы. Что может не нравиться в цветах?

— Это же шутка, байка, связанная с дядей Витей Павловым. Рассказывали, что на одном из спектаклей в Малом театре ему на поклонах подарили пакет, а оттуда колбаска виднеется. Он его взял и говорит остальным: "А вы вот и стойте с цветами, как дураки".

Мне очень нравятся цветы: придешь домой, поставишь в вазу — и мне, и жене приятно на них смотреть. Я ничего против цветов не имею. Цветы — замечательно.