На том же заседании съезда, на котором была принята резолюция против большевиков, меньшевики предложили провести общую демонстрацию съезда 18 июня (1 июля). Эта демонстрация преследовала две цели: все-таки дать выход накопившемуся у населения недовольству, а также хотя бы формально закрыть конфликт с большевиками. При этом демонстрация, естественно, должна была быть мирной и пройти под лозунгами поддержки Временного правительства.
"Больше всего пусть покажет этот день, что тщетны расчеты врагов революции на междоусобицу в среде революционной демократии... Этот факт лучше всяких слов покажет, что, ведя идейную борьбу, ни одна фракция или группа революционной демократии никогда и ни при каких условиях не попытается навязать силой свою точку зрения большинству; разногласия никогда не превратятся в братоубийственную войну", — писали "Известия" утром в день демонстрации.
Однако никакого единства на деле не было. Во время подготовки демонстрации продолжались склоки между фракциями съезда. Известно, что накануне демонстрации Церетели сказал Каменеву: "Вот теперь перед нами открытый и честный смотр революционных сил. Завтра будут манифестировать не отдельные группы, а вся рабочая столица, не против воли Совета, а по его приглашению
Большевики, в свою очередь, решили "отыграться" за 10 (23) июня и приняли решение, как заявил Григорий Зиновьев, "устроить демонстрацию в демонстрации". В течение пяти дней, предшествовавших демонстрации, они провели ударную работу. В итоге в день перед демонстрацией даже на тех заводах, на которых традиционно были сильны позиции меньшевиков и эсеров, были приняты резолюции с одобрением большевистских лозунгов.
Большевикам помогло еще и то, что за два дня до демонстрации в Петрограде открылась Всероссийская конференция фронтовых и тыловых военных организаций их партии, на которую в столицу съехалось множество делегатов. Среди них было около ста агитаторов высшего класса, ораторское искусство которых, естественно, пустили в ход. Успех агитации был таким, что, как вспоминал Николай Подвойский, "половину всего времени мы были вынуждены успокаивать массы". Он же рассказывал, что в ходе конференции вновь "время от времени на трибуну стали подниматься делегаты от Петроградского гарнизона с требованием прекратить обсуждение стоящих перед конференцией вопросов и превратить ее в оперативный штаб вооруженного восстания".
Ситуация еще больше осложнилась, когда 20 июня (3 июля) в часть полков Петроградского гарнизона поступили приказы о выделении оружия и подготовке значительной части личного состава к участию в наступлении. Солдаты вовсе не хотели расставаться с оружием и еще больше не желали отправляться умирать за родину. "Во многих полках солдаты спят с оружием в руках", — говорилось в заявлении большевиков, направленном в Исполком Петросовета.
В тот же день перед делегатами конференции Военных организаций выступил Владимир Ленин. Он сказал следующее:
"Один неверный шаг с нашей стороны может погубить все дело... Если и удалось бы сейчас власть взять, то наивно думать, что, взявши ее, мы сможем удержать.
Мы не раз говорили, что единственно возможной формой революционного правительства являются Советы рабочих, солдатских, крестьянских и так далее депутатов.
Каков же удельный вес нашей фракции в Советах? Даже в Советах обеих столиц, не говоря уже о других, мы в ничтожном меньшинстве. А что показывает этот факт? Нельзя от него отмахнуться. Он показывает, что массы в большинстве своем колеблются и еще верят эсерам и меньшевикам.
Это — основной факт, и он определяет поведение нашей партии. <…>
Сорвать эту нашу линию хотят контрреволюционеры, они всяческими средствами пытаются спровоцировать нас на преждевременное, сепаратное выступление, но мы на эту удочку не пойдем, нет, мы не доставим им такого удовольствия.
А когда массы увидят, что соглашательское правительство их обманывает, так как находится всецело в руках российской и союзнической буржуазии и пляшет под ее дудку, а события последних дней как нельзя лучше разоблачают этот обман, то массы придут к единственно оставшейся нескомпрометированной ` партии, к большевикам.
Не нужно предупреждать событий. Время работает на нас".
18 июня (1 июля) состоялась назначенная демонстрация. И это был полный провал съезда.
Разные источники сходятся в том, что в демонстрации приняли участие около 400 тысяч человек. Практически все лозунги демонстрации были большевистскими, лишь изредка в их массе мелькали лозунги съезда или других партий. Как вспоминал встречавший шествие на Марсовом поле Николай Суханов, "они казались исключением, нарочито подтверждающим достоверность правила".
Как издевательски писал Лев Троцкий, "советский официоз рассказывал на другой день о том, с какой "злостью рвали то там, то здесь знамена с лозунгами доверия Временному правительству". В этих словах явный элемент преувеличения. Плакаты в честь Временного правительства вынесли лишь три небольшие группы: кружок Плеханова, казачья часть и кучка еврейской интеллигенции <…>. Плехановцам и Бунду (демонстрантам-евреям. — Прим. ТАСС) пришлось под враждебные крики толпы свернуть плакаты. У казаков же, проявивших упорство, знамя было действительно вырвано демонстрантами и уничтожено".
"Это была большая победа, притом одержанная на той арене и тем оружием, какие выбрал противник. <…> Мудрено ли, если газета меньшевиков, инициаторов демонстрации, меланхолически спрашивала на другой день: кому пришла в голову эта злосчастная мысль?" — иронизировал Троцкий.
Вскоре после окончания демонстрации выяснилось, что принявшие в ней участие анархисты (кстати, явившиеся на нее с оружием) направились к "Крестам" с целью освободить нескольких своих товарищей, арестованных после событий на даче Дурново. По некоторым данным, их атакам в тот день подверглись и другие петроградские тюрьмы. Как бы то ни было, "Кресты" были разгромлены, и попутно из них сбежало около 400 уголовников, в тот же вечер учинивших несколько погромов в разных частях города.
Наступление было необходимо по двум причинам.
Во-первых, бездействие разлагающейся российской армии, достигшее стадии повсеместных братаний с противником, позволяло немцам снимать с российского фронта целые дивизии и перебрасывать их на запад, обрушивая все новые и новые удары на изнемогающие французские и английские войска. (США на тот момент только-только вступили в войну и в массовом порядке в боевых действиях еще не участвовали.) По разным данным, из более чем 200 российских дивизий в братаниях с немцами участвовал личный состав от 107 до 165 из них, а солдаты из 38 дивизий вообще прямым текстом обещали не участвовать в наступлении. И вот эту разъеденную многомесячными братаниями с противником армию предстояло двинуть в атаку на него.
Кроме того, России просто необходимо было доказать своим союзникам, что как армия, так и страна в целом не находятся в состоянии разрухи и способны на спланированные и успешные действия. На кону стояла государственная репутация России на международной арене.
Задачу организации наступления возложил на себя военный и морской министр Александр Керенский. Он любил проводить параллели между революцией в России и Великой французской революцией и стремился в данном случае повторить "чудо" 1792 года, когда революционная французская армия одержала победу над пруссаками и австрийцами, стремившимися восстановить во Франции монархию.
Декларация о необходимости наступления была опубликован еще 12 (25) мая. В тот же день в печати появилась "Декларация прав солдата", из-за отказа подписать которую пост покинул предшественник Керенского Александр Гучков и которую военное командование называло "последним гвоздем в гроб русской армии". После публикации декларации в отставку даже подал командующий Западным российским фронтом генерал Василий Ромейко-Гурко. (Отставка не была принята, а Гурко, с точки зрения Керенского, попытавшийся снять с себя ответственность в столь важный момент, был лишен права занимать должности выше начальника дивизии.) Однако если вы думаете, что "Декларацией" остались недовольны только высшие чины, вы сильно ошибаетесь.
В "Декларации" содержались два пункта: 14-й и 18-й, которые вызвали повсеместное недовольство солдат. 14-й гласил среди прочего, что
"в боевой обстановке начальник имеет право, под своей личной ответственностью, принимать все меры, до применения вооруженной силы включительно, против не исполняющих его приказания подчиненных".
В 18-м же утверждалось, что
"право назначения на должности и, в указанных законом случаях, временного отстранения начальников всех степеней от должностей принадлежит исключительно начальникам".
Солдаты восприняли эти пункты как наступление на свои права, дарованные им Февральской революцией и "Приказом №1". Этим, естественно, не преминули воспользоваться большевики: Григорий Зиновьев в "Правде" окрестил документ "Декларацией бесправия", и партия начала в своей печати кампанию травли Керенского. "Декларация" действительно стала первым крупным ударом по авторитету Керенского, пошатнувшим его до того момента абсолютно непоколебимую репутацию в войсках. Однако большинство солдат по-прежнему боготворили своего военного министра.
С начала мая Керенский практически не бывал в Петрограде, проводя все время в поездках по фронтам. На Юго-Западном фронте он продолжал выступать даже в те двое суток, когда там уже шла предшествовавшая наступлению артиллерийская подготовка. В офицерской среде Керенского прозвали "главноуговаривающим", а командующих армиями, участвовавших вместе с ним в агитации за наступление, — "убеждармами". Многие офицеры крайне скептически относились к выступлениям Керенского. Так, генерал Андрей Снесарев писал в своем дневнике: "Он (Керенский. — Прим. ТАСС) кричит, прыгает, впадает в истерические возгласы <…>. За ним Брусилов (Алексей Брусилов, назначенный Керенским Верховным главнокомандующим. — Прим. ТАСС) — тоже кричит, махает красным знаменем <…>. Керенский иногда у него вырывает знамя и махает им еще быстрее и выше, становясь на цыпочки). <…> Впечатление минутное — на короткое время, пока Керенского несли на руках, а затем ни следа, как от пены морской".
Во многих частях Керенскому действительно оказывали восторженный прием, граничащий с обожанием и даже безумием. Британская сестра милосердия, работавшая на Юго-Западном фронте, писала в дневнике: "Когда он (Керенский. — Здесь и далее прим. ТАСС) уезжал, то они (солдаты) на плечах донесли его до автомобиля. Они целовали его, его форму, его автомашину, землю, по которой он ступал. Многие, преклонив колени, молились, другие рыдали". И это свидетельство не исключение, а, скорее, правило. Еще одной традицией стало вручение солдатами Керенскому своих Георгиевских крестов. Корреспондент "Русского слова" писал: "В вагоне министра лежат грудами Георгиевские кресты и золотые вещи, отданные ему разными лицами". Обожание Керенского достигало масштабов настоящего культа, который начинал вбирать в себя сказочные мотивы: в первые дни наступления, когда Керенский еще действительно оставался на фронте, среди солдат и в их письмах домой ходили слухи о том, что Керенский сам ходил в атаку, ранен или даже убит.
Алексей Брусилов
Верховный главнокомандующий
Закончив поездку по Юго-Западному и Румынскому фронтам, Керенский 21 мая (3 июня) на день заехал в Петроград, а уже на следующий день отправился на Северный фронт. Во время этого короткого посещения столицы Керенский и сообщил о замене Верховного главнокомандующего: вместо Михаила Алексеева, которого он заподозрил в пораженчестве, Керенский назначил героя кампании 1916 года Алексея Брусилова. Позже Керенский еще раз вернулся в Петроград и вынужден был задержаться в столице из-за событий вокруг несостоявшейся демонстрации 10 (23) июня. В итоге он вновь выехал на Юго-Западный фронт 14 (27) июня, уже накануне самого наступления.
Юго-Западный фронт был выбран для начала наступления, потому что на нем российским войскам противостояли австро-венгерские части, гораздо более слабые, чем немецкие. Наступление неоднократно откладывалось из-за морального разложения войск: оно должно было начаться 10 (23) июня, затем 15 (28) июня, затем еще позже. Как бы смешно это ни звучало, на финальном этапе наступление несколько раз переносили (в общей сложности на четыре дня) еще и для того, чтобы перед каждой частью, которой предстояло идти в атаку, успел выступить Керенский. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Алексей Гутор писал Керенскому: "Все начальствующие лица и солдаты во главе со мной покорно просят Вас посетить войска ударных армий для духовного общения". Генерал Андрей Зайончковский, уволенный со службы в мае 1917-го, писал: "Фронт намеченных ударов обратился в фронт сплошных митингов в присутствии военного министра Керенского, места которых усердно и точно отмечались на разведывательных картах германского генерального штаба".
Как объяснял командующий Западным фронтом на момент Июньского наступления генерал-лейтенант Антон Деникин, "первоначально имелась в виду одновременность действий на всех фронтах; потом, считаясь с психологической невозможностью сдвинуть армии с места одновременно, перешли к плану наступления уступами во времени. Но фронты, имевшие значение второстепенное (Западный) или демонстративное (Северный), и которым надлежало начинать операцию раньше, для отвлечения внимания и сил противника от главных направлений (Юго-западный фронт), — не были готовы психологически. Тогда верховное командование решило отказаться от всякой стратегической планомерности, и вынуждено было предоставить фронтам, начинать операцию по мере готовности, лишь бы не задерживать ее чрезмерно".
Антон Деникин
Командующий Западным фронтом
В итоге войскам было официально объявлено о наступлении лишь 16 (29) июня, а началось оно 18 июня (1 июля), в день демонстрации в Петрограде. В самой столице о начале наступления узнали "по факту", на следующий день. Существуют свидетельства, что новости о начале наступления специально задерживали, чтобы не разжигать недовольство и без того готового в любой момент восстать Петроградского гарнизона. Когда же, по мнению ответственных лиц, опасность миновала, новости о наступлении стали передавать в печать в таких количествах, что в бюллетени ПТА (то есть ТАСС) просочились даже секретные данные об участвующих в наступлении частях.
В высших слоях общества и в "среднем классе" наступление было воспринято с воодушевлением, граничащим с эйфорией. Как писал Николай Суханов, сразу после получения известий о наступлении "на Невском начались сборища и "патриотические" манифестации. <…> Во главе каждой манифестировавшей группы несли, как иконы, большие и малые портреты Керенского".
В первые дни наступление было успешным в силу крайне низкого боевого духа противостоявших австро-венгерских войск. Однако этот успех не мог быть долгосрочным, и это прекрасно понимали как высшее командование, так и Керенский. В шифрованной телеграмме Временному правительству, отправленной 24 июня (7 июля), военный министр признавал:
"Громадным напряжением нравственного воздействия удалось двинуть армию в наступление и создать на первые дни настроение порыва и воодушевления. Но во многих случаях порыв оказался неустойчивым и после первых дней, а иногда даже часов боя (курсив ТАСС) сменился упадком духа. Вместо того чтобы развивать первоначальный успех, части, участвовавшие в боях, стали составлять резолюции с требованием немедленного увода в тыл, на отдых, так что с трудом удалось уговорить их оставаться на месте и не было возможности двинуть в наступление".
В те дни существовал расхожий анекдот о немецких офицерах, которые не могли понять, почему наступающие российские солдаты после каждой перебежки залегают, поднимают руки и потом снова идут в атаку. Якобы выяснилось, что солдаты каждый раз голосуют по вопросу продолжения наступления. Даже если такой атаки не было в действительности, ее следовало придумать, чтобы объяснить состояние наступавшей российской армии.
Еще до начала наступления Антон Деникин писал, что "от смены частей, находящихся на фронте, отказываются под самыми разнообразными предлогами: плохая погода; не все вымылись в бане. Был даже случай, что одна часть отказалась идти на фронт, под тем предлогом, что два года тому назад уже стояла на позиции под Пасху". Он также вспоминал, как на совещании командующих фронтами фактический командующий Румынским фронтом генерал Дмитрий Щербачев говорил, что "начатые в <…> дивизии, подготовительные работы были прекращены после того, как выборными комитетами, осмотревшими этот участок, было вынесено постановление, — прекратить их, так как они являются подготовкой для наступления"
Ситуация еще больше осложнилась, когда на помощь австро-венгерским войскам были переброшены гораздо более боеспособные немецкие части. Некоторые немецкие подразделения передислоцировали на Юго-Западный российский фронт еще до начала наступления, которое не было секретом для немцев благодаря не столько работе их разведки, сколько чрезмерной откровенности участвовавших в братаниях российских солдат.
В итоге в среднем успешное наступление продолжалось на различных участках Юго-Западного фронта не более двух дней, после этого оно сначала застопорилось, а затем превратилось в паническое бегство. В результате тому моменту, когда "по готовности" свое наступление должны были начать Западный, Северный и Румынский фронты, Юго-Западного фронта уже фактически не существовало.
"О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника... На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов, — с ружьями и без них, — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными", — телеграфировали комиссары 11-й армии Юго-Западного фронта Временному правительству. Командующий 8-й армией фронта генерал Лавр Корнилов писал в своей телеграмме министрам: "Армия обезумевших темных людей бежит. <…> Я заявляю, что отечество гибнет, а потому, хотя и неспрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах, для сохранения и спасения армии, и для ее реорганизации на началах строгой дисциплины, дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право видеть лучшие дни". В этой же телеграмме Корнилов требовал восстановления на фронте смертной казни, отмененной после Февральской революции. Ему вторили в своих телеграммах комиссары Временного правительства Максимилиан Филоненко и Борис Савинков (знаменитый глава Боевой организации эсеров и автор романа "Конь бледный"): "Выбора не дано: смертная казнь изменникам… смертная казнь тем, кто отказывается жертвовать жизнью за Родину".
Отступавшая революционная армия не просто бежала, она еще и мародерствовала на оставляемых территориях. Как писал Антон Деникин, "путь их (отступающих войск. — Прим. ТАСС) был обозначен пожарами, насилиями, убийствами и грабежами…"
Смертная казнь на фронте была восстановлена, но даже страх перед ней не останавливал беспорядочно отступавших солдат. Да она на деле и не применялась.
От общественности провал наступления скрывали в течение почти двух недель. Первые намеки на то, что с наступлением что-то не так, стали появляться в печати тогда, когда армия отступала уже по всему фронту. Лишь 3 (16) июля "Биржевые ведомости" стали первой газетой, сообщившей о том, что российские войска повсеместно атакованы и несут тяжелые потери.
В результате провального Июньского наступления Юго-Западный фронт потерял более 12 тысяч человек убитыми. Более 90 тысяч были ранены, контужены или отравлены газами. Свыше 50 тысяч числились пропавшими без вести: около 42 тысяч из них оказались в плену, а еще около 8 тысяч, по-видимому, просто дезертировали. Еще 13 тысяч российских военнослужащих попали в плен на соседнем Румынском фронте.
Итак, Июньское наступление, бывшее последней надеждой российской революционной армии, с треском провалилось. Петроград представлял собой бомбу с взведенным часовым механизмом. "Улицы города кажутся вымощенными взрывчатыми веществами", — писал Лев Троцкий. Вопрос был лишь в том, как скоро все это рванет. И рвануло очень скоро. Об этом мы расскажем вам в следующей главе нашего спецпроекта.
Комментарии