"В науке важно догадаться о чем-то раньше других". Неизданные воспоминания Жореса Алферова

15 марта лауреату Нобелевской премии, академику Жоресу Алферову исполнилось бы 89 лет. Корреспондент ТАСС Олег Сердобольский полтора года записывал мемуары Жореса Ивановича, который предложил журналисту сделать эту книгу в жанре истории жизни, рассказанной от первого лица.

Родная мова

В Белоруссию мы приехали в 1945 году, и именно тот год по-особому врезался мне в память. Минск лежал в руинах. Первый паспорт, который я получил, был на белорусском и русском языках. И в графе "национальность" на белорусской странице стояло "белорус", а на русской стояло "русский".

На весь город была одна русская школа, куда я поступил. Но у нас был как предмет белорусский язык, белорусская литература.

Я отличником всю жизнь был, с первого класса. Но 15 лет я жил в Новосибирске, Барнауле, Сталинграде, в Свердловской области, под Ленинградом… И в девятом классе в первом же диктанте по белорусской мове я сделал 32 ошибки!

Стал я думать, как мне освоить культуру и язык белорусский наилучшим способом?.

В Минске был замечательный Белорусский академический театр имени Янки Купалы. Он и сейчас есть. Стал я ходить на все спектакли на белорусской мове, не пропускал ни одного. Если папа с мамой шли, я шел с ними. Если кто-то из моих товарищей шел, я шел с ними, если никто не шел, я шел один.

Я стал ходить абсолютно на все спектакли. И когда спустя месяц мы снова писали диктант на белорусской мове, я, благодаря походам в театр, сделал одну или две ошибки. И я стал говорить на своей родной мове, и она стала для меня близкой.

Наш класс

Лучшие учителя, вернувшись из эвакуации, все пошли в нашу мужскую школу номер 42. Ну а чтобы вы представляли себе, какие мы были ребята, расскажу, какую мы традицию в школе завели. Мы приглашали выступить в школе политическое руководство республики.

Например, секретарь ЦК комсомола Белоруссии Михаил Васильевич Зимянин, который в войну был партизаном, приезжал к нам в 1945 году, рассказывал о своей поездке в Лондон на встречу молодежи. Я был тогда членом комитета комсомола школы, мог к нему в кабинет запросто прийти за советом, за помощью. Это был просто наш друг и товарищ, как и Герой Советского Союза Петр Миронович Машеров, который был тогда секретарем горкома комсомола. Он тоже к нам приходил.

Встречи эти были очень дружескими, сердечными. А однажды, в ноябре 46-го, пригласили мы в нашу школу председателя Президиума Верховного совета БССР Никифора Яковлевича Наталевича. Он приехал с охраной, которая рассредоточилась на лестничных площадках и у зала.

Темой встречи был четвертый пятилетний план восстановления и развития республики. Какие-то общие слова он стал нам говорить. Мы задаем ему вопросы — он не может ответить. Очень нам это не понравилось. И что же мы сделали? Пока он ходил в дирекцию, мы подговорили ребят из младших классов, которые во дворе играли в снежки, чтобы они снежками встретили дядю, который сейчас выйдет из школы. И пока он шел до машины, хорошо ему досталось от детей.

Охранники бегали за мальчишками, но что они могли с ними сделать! И мы не ошиблись в своей оценке. Через год его сняли с должности за использование своего положения в корыстных целях. Тогда с этим было очень сурово.

Лермонтов и Маяковский

Люблю Лермонтова. Его "Бородино" — это величайшая классика. И написало так потрясающе, что и близко никто так не писал. Гигант! И в 26 лет его не стало… Вообще, идея этих дуэлей — это чушь собачья. Ну взял бы в морду дал… А тут стреляться обязательно…

А второй мой любимый поэт — Маяковский. Я много его стихов читал на концертах, даже прославился как мастер художественного слова. Маяковский — тоже уникальный человек. Я думаю, что у нас многие, особенно при его жизни, не понимали, что он вообще-то классик и стихи его на самом деле классические. И такая вот тоже жизнь у него была трагическая — застрелился в 36 лет. Но, думаю, если бы он не застрелился в 30-м, он бы не пережил 37-го, если бы даже его не тронули.

Но про него товарищ Сталин сказал замечательную фразу о том, что Маяковский был, есть и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Правда, в советской школе, в которой я учился, фразу Сталина приводили не до конца, потому что дальше у него шли такие слова: "Безразличие к его памяти и произведениям — преступление".

После этого во все программы Маяковский был включен. А сказал Сталин это, отвечая на письмо Лили Брик, женщины, которая была любовью Маяковского. И он написал ей в ответном письме эти слова. Ну а она первая довела их до всеобщего разумения.

Проект "Ленинский комсомол"

Я был еще совсем молод, когда меня привлекли к проекту особой государственной важности — строительству нашей первой атомной подлодки "Ленинский комсомол". За несколько летних месяцев мы создали принципиально новое устройство для этой субмарины. По графику нам надо было представить наше устройство на завод для установки на лодку к 17 октября 1958 года. Но в первых числах сентября в лаборатории раздался телефонный звонок. Я снял трубку.

"Мне нужен товарищ Алферов", — сказала телефонистка. — "Я у телефона". — "С вами будет говорить товарищ Устинов".

Я — младший научный сотрудник, и мне звонит первый заместитель председателя Совета министров СССР!

"Товарищ Алферов, — сказал Дмитрий Федорович, — у меня к вам большая просьба. Нужно ускорить изготовление устройств и представить их на завод не к 17-му, а к 1 октября". — "Хорошо", — ответил я. Положил трубку, поехал домой, взял из дома одеяло, подушку, переселился в лабораторию и с тех пор работал каждый день примерно с шести утра до двух часов ночи. С двух до шести спал, а потом работал снова. И мы в нашей лаборатории все сделали к 1 октября.

Прыжок с подножки пражского трамвая

В конце апреля 1958 года меня впервые в жизни командировали в заграничную поездку в Чехословакию. Мне только-только исполнилось 28. И хотя я еще и не был даже кандидатом наук, но уже принимал активное участие в работах по созданию первых советских транзисторов, мощных выпрямителей и других полупроводниковых приборов.

Две недели, проведенные в Институте технической физики, были очень интересны, как и все пребывание в Праге. Неделю я потом ездил по Чехословакии, всюду встречая исключительно дружелюбное отношение. Когда люди узнавали, что я из Советского Союза, они буквально не знали, куда меня посадить, чем угостить.

Помню, ехал я как-то на трамвае в музыкальный театр, располагающийся на Вацлавской площади. Мне нужно было выйти либо очень рано и довольно долго идти до театра, либо переехать и довольно долго возвращаться. Поскольку трамвай по площади шел медленно, я, не долго думая, спрыгнул с него как раз напротив театра.

Немедленно ко мне подошел полицейский, заграбастал меня как нарушителя и попросил предъявить документы. Я показал свой советский служебный паспорт. Он раскрыл его и воскликнул: "О, наш гость из Советского Свазу!" И с этими словами взял нарушителя под руку и сам довел до театра по самой короткой дороге.

Верить в себя

Когда я начал вести свои эксперименты, мало кто верил в мой успех, и мы прошли через множество неудач. Но все-таки я не ощущал административного давления со стороны руководства Физико-технического института. Мне не мешали. И это чувство свободы и доверия мне помогало.

Очень хорошо относился ко мне заместитель директора Физтеха, замечательный ученый Борис Александрович Гаев. Он помог мне и с приобретением нового прибора, и с расширениям штата лаборатории, и даже выбил для нас дополнительную комнату.

Когда я как-то спросил у него, почему он это делает, Борис Александрович ответил так: "Я ничего не понимаю в твоих гетеропереходах, но знаю, что ты сделал до этого, и уверен, что ты зря ненужной работой не будешь заниматься. Если ты выбрал это направление, значит, в нем есть что-то очень перспективное, и я тебе должен помогать".

Ну и конечно, мне было приятно, что я оправдал его надежды. Хочу особенно отметить, что такое чувство свободы было важной чертой деятельности всего Физико-технического института имени Иоффе.

Награды

В этой гостиной стоит шкаф, где помещены очень многие мои награды. Ну и кроме того, в сейфе лежат некие наиболее, может быть, ценные — Нобелелевская медаль, медаль Киото. Помню, что из всех моих наград я больше всего радовался самой первой — ордену "Знак Почета". Я получил его в 1959 году — за устройства для первой атомной подводной лодки.

Мне, как полному кавалеру ордена "За заслуги перед Отечеством", можно носить только орден первой степени. Но никаких пиджаков у меня парадных нет, и орденских планок я никогда не заказывал. Кроме советских и российских, у меня есть награды Белоруссии, США, Японии, Франции, Швеции, Германии, Голландии… К этому надо прибавить, что я почетный профессор примерно 30 университетов мира.

Мантии я в большинстве случаев оставлял там, где получал. Но есть одна награда, которая мне по-особому дорога. В День Победы я надеваю знак ветерана 94-й гвардейской стрелковой дивизии. Мне это звание было присвоено советом ветеранов, и я в принципе имею право на льготы участника Великой Отечественной войны, хотя по молодости лет в ней и не участвовал.

В той части воевал мой старший брат Маркс, погибший в 44-м в боях за Украину. Эта дивизия называлась в последние годы Звенигородско-Берлинской, и в Карлхорсте, в котором пописывался акт о капитуляции Германии, на стене эта дивизия открывает список частей, бравших Берлин. И они мне официально дали звание ветерана. А от брата остались письма, написанные между боями. Он и сам теперь часто приходит ко мне по ночам, и я с ним разговариваю…

Жена

Конечно, жена играет решающую роль в жизни каждого человека, независимо от того, ученый он или слесарь, токарь.

Счастливая семейная жизнь чрезвычайно важна. Для научного работника это особенно важно, потому что жена должна привыкнуть к одной простой вещи, что ее муж значительную часть времени проводит на работе и может возвращаться в ночное время вовсе не потому, что у него кто-то там появился, а потому, что этого требовала работа.

Не могу сказать, что Тамара сразу это воспринимала хорошо. Но привыкла, привыкла. И потом стала все это понимать. Это чрезвычайно важно.

И вот в 17-м году мы отметили в кругу друзей нашу золотую свадьбу. Торжество мы отпраздновали в Доме ученых на Дворцовой набережной, где и прежде отмечали много событий нашей семейной жизни.

Но на этот раз с организацией торжества все было гораздо сложнее, потому что Дом ученых, как и все хозяйство Академии, в 2013 году уже перестал принадлежать Академии наук и стал принадлежностью так называемого ФАНО — Федерального агентства научных организаций, что я пережил очень тяжело.

Оборотная сторона медали

В последнее время я в Москву не летаю, а пользуюсь "Сапсаном". Для удобства беру билет в единственный в этом экспрессе вагон первого класса. Еду и наблюдаю всякий раз одну и ту же картину — почти все пассажиры все четыре часа пути сидят и играют со своими смартфонами. Зрелище это представляется мне просто ужасным. Те информационные технологии, которыми они пользуются, это не есть технологии справедливого общества, и это работает очень сильно на одурачивание молодежи.

Нобелевская премия по физике в 2000 году была присуждена нам с формулировкой "За создание современных информационных технологий". Напомню, что вместе со мной ее получили два моих американских коллеги: Герберт Кремер — за создание полупроводниковых гетероструктур в области оптоэлектроники и СВЧ-техники и Джек Килби за создание кремниевых чипов.

Конечно, это были важные открытия для всей нашей цивилизации. Но есть у всех этих достижений и оборотная сторона медали. Уже тогда, в 2000-м, выступая на банкете в день вручения премии, я сказал, что создание современных информационных технологий, с одной стороны, это очень важная и хорошая вещь, которая развивает и науку, и технологии, но вместе с тем это и опасная вещь, потому что она открывает возможность использовать эти достижения для одурачивания человечества.

Тогда это было тревожное предчувствие, которое за последние десятилетия превратилось в реальность. Всюду открывается одна и та же картина: молодые люди, как загипнотизированные, сидят и смотрят в смартфоны и непрерывно нажимают там на разные кнопки. И я знаю, что если я начну их спрашивать о литературе, о произведениях великих русских писателей, то очень быстро пойму, что они ничего не знают.

С одной стороны, сегодня мы получаем возможность очень быстрого доступа к информации, а с другой — имеем огромное количество примеров, когда наши молодые люди и дети не знают то, что должны знать, и знают то, что им вообще знать не надо. Распространение всех этих информационных технологий привело к развитию безграмотности и бескультурья широких слоев молодежи. И это меня очень беспокоит.

Оценка научного труда

Почему наука была успешной в Советском Союзе? Мы не были богатыми, но мы, между прочим, уже в 40-е годы ввели зарплату старшему научному сотруднику, кандидату наук — 3 тысячи рублей. Столько получал директор большого завода. Зарплата доктора наук была 5 тысяч рублей. А что сегодня?

Профессор, трудясь, выполняя все нормы и прочее, получает 60−65 тысяч рублей. Доцент еще меньше. Простите, на эти деньги можно жить? Один ученый агитировал ребят заниматься наукой. Ребята спросили у него: а какая у нас зарплата будет? Он говорит: от 8 тысяч и выше. На что ребята ему сказали: таких сумасшедших вы среди нас не найдете. Потому что в том районе — между Пермью и Казанью — там зарплата от 30 тысяч и выше. У нас в Питере — от 50 и выше. В Москве — от 70 и выше.

И что вы хотите, если полный профессор у нас в Академическом университете национальном, исследовательском получает 65 тысяч? Кто пойдет ко мне на эту зарплату? Я думаю, что ежели те же самые Горбачев и Ельцин появились, например, в 60-е годы и стали пропагандировать и говорить про социализм с человеческим лицом, их бы послали к едрене фене, и народ бы не клюнул на это дело

Нобелевские лауреаты — не вундеркинды

Нобелевские премии люди получали за то, что они росли в настоящей научной среде, чем-то догадались заняться раньше других и вовремя начали какие-то работы и исследования. Но это не порода вундеркиндов.

Возьмем наших нобелевских лауреатов. В школьные годы Петр Леонидович Капица, может быть, показывал некие особые таланты, но ни Гинзбург, ни я, ни Басов, ни Прохоров ничем особенным не отличались.

Были хорошие ученики, хорошие студенты, но такими уж "ультра-си" никто из нас не был… Басов, вообще говоря, учился в медицинской школе. Прохоров со студенческой скамьи ушел на фронт, воевал, был тяжело ранен. Другие были времена… Теперь — что будет.

Мы сегодня возлагаем большие надежды на школы в области биологии и медицины, на то, что будущих биологов и медиков мы учим физике и математике. И объединение этих школ может привести к работам, к открытиям нобелевского класса. Но возродить науку по-настоящему очень непросто. И я это всегда подчеркиваю.

Мы очень увлекаемся тем, сколько получили медалей на олимпиадах, какие заняли места. Мы говорим, что научные работники, публикуя статьи, должны получать свой рейтинг и входить в какую-то там пятерку-десятку. Но если обратиться к моему опыту и посмотреть на мои статьи, за которые я потом получил Нобелевскую премию, то их рейтинг на момент публикации, если бы вы действовали по этим правилам, был бы не очень высоким или даже очень средним.

Сейчас в нашем Академическом университете учится много способных, увлеченных ребят. Но есть ли среди наших школьников, наших студентов будущие нобелевские лауреаты — сказать трудно. Дай бог, может быть. А может, и нет.

Беседа последняя. 27 января 2019 года. О первостепенной задаче

Моя задача — сохранить университет. Это главная задача. Потому что над нашим национальным исследовательским академическим университетом нависла угроза. Он создан для решения совершенно определенных задач, но он — государственная бюджетная организация. И если говорить откровенно на эту тему, то его бюджет примерно вдвое меньше, чем на самом деле требуется для такого университета.

Выход только один — в два раза увеличить его бюджет. У нас на науку тратятся заметные средства на крупные сооружения и объекты, которые при нынешних условиях, в которых находится наша страна, не решают проблем.

Я бы сказал, что самым важным является решение задач, которые позволили бы нашей стране в наиболее важных и перспективных направлениях стать мировыми лидерами. Я с уверенностью могу сказать, что таким направлением, которое является наиболее бурно развивающимся и которое будет развиваться все больше и больше, является электроника.

На этом направлении и работает наш Академический университет. Одновременно мы продвигаем электронику в область биомедицины с тем, чтобы наши исследования были связаны с развитием исследований человека. Если такого сорта работы финансировать как работы стандартных учебных заведений, ожидаемых результатов мы не добьемся.

Масштаб финансирования университета сегодня — 300 млн рублей в год. Для того чтобы решить все проблемы, нам нужно 600. В нашей стране эти проблемы могут быть решены только президентом или премьер-министром. До этого мне удавалось просто за счет моего имени добывать средства.

Мне сейчас очень тяжело, потому что сейчас нужно решать проблемы прежде всего бюджетные, чем научные… Будь у меня другие ноги, я бы и к тому, и к другому мог бы сходить. А сейчас я должен звать, чтобы они пришли ко мне. Это тяжелее.

Записал Олег Сердобольский